Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Охрана виллы была усилена ещё больше. Каждое утро она должна была — о срам! — отмечаться у самого Вейнгарта. Фрейлина стала настоящей арестанткой. Она ещё некоторое время собиралась бежать тайным ходом, который скрывал водопад, но время ушло, линия фронта изменилась. Фрейлина понимала, что, попадись немцам, они могли бы её расстрелять, а уж в тюрьму посадили бы непременно.

Гнев Государя

Тем временем в России совершались важные перемены.

Двадцать четвертого июля русские оставили Варшаву.

Четырьмя днями раньше, двадцатого июля, в Москве была упразднена должность главноначальствующего. Юсупов-старший испытал смертельную обиду, считая себя отменным администратором. Но это упразднение было наказанием за погромы, которые прошли в Москве.

Пятнадцатого августа, в годовщину начала войны, Джунковскому позвонил по телефону новый министр внутренних дел князь Щербатов:

— Владимир Фёдорович, вас не затруднит приехать ко мне домой на Аптекарский остров?

Джунковсий был немало удивлён таким приглашением. Министр встретил его на крыльце своей дачи. Он был крайне смущён. Пригласил в кабинет, молча протянул лист бумаги. Размашистой рукой Государя было написано:

«Настаиваю на немедленном отчислении Джунковского от должности с оставлением в свите. Николай».

Джунковский сказал:

— У меня ощущение, что сочинял записку не Государь, это не его стиль…

Министр согласился:

— Да, эти несколько слов явно написаны под диктовку.

— Но дело это не меняет. Россия, кажется, редкое государство, где нельзя служить честно, — это вызывает недоброжелательство окружающих и гнев начальствующих. Когда шатаются империи, их правители склонны к хаотичным, необъяснимым поступкам. И тем самым ускоряют свою агонию. Скажите, Николай Борисович, Государю, что я прошу зачисления в действующую армию. Я могу быть свободен?

Джунковский не назвал имени, но было ясно — диктовать Государю свою волю мог только один человек — его супруга.

* * *

В тот же день Джунковский отправил Государю письмо: «Ваше Императорское Величество… Тяжёл, конечно, сам факт отчисления без прошения… Но ещё тяжелее полная неизвестность своей вины, невозможность ничего сказать в своё оправдание, невозможность узнать, какой проступок с моей стороны нарушил внезапно то доверие, которым я всю свою долголетнюю службу пользовался со стороны Вашего Величества, которым я так гордился, которое так облегчало тяжёлые минуты, которые мне приходилось переживать по роду своей службы.

…Разрешите мне вернуться на службу, но уже в действующую армию, на передовую линию — сделайте мне эту великую милость.

Мне очень тяжело писать, простите, если пишу нескладно. Я ухожу и передаю обе свои должности с полным сознанием исполненного долга, моя совесть чиста, так как я смело могу сказать, что никогда не преследовал личных целей, а всегда старался делать всё для блага Вашего Величества и нашей великой родины. Вот почему особенно тяжела неизвестность своей вины…»

Джунковский был назначен командиром 15-й Сибирской стрелковой дивизии и прославился многими подвигами и исключительной смелостью.

Накануне отправки в дивизию Джунковский и Соколов сидели вдвоём в «Вене», пили водку. Соколов сказал:

— Противно служить, когда кругом царствует глупость. Веришь, я с любовью вспоминаю времена, когда был сыщиком. Шпионы и революционеры — это такое дерьмо, по сравнению с которым московские жулики мне кажутся английскими джентльменами. Я утром подал рапорт об отставке…

* * *

В последующие дни были отставлены многие крупные государственные деятели. Государство напоминало смертельно больного, когда пичкуют всеми, без разбора лекарствами, надеясь на чудесное выздоровление.

Двадцать третьего августа Государь со свойственной ему спокойной решимостью подписал приказ по армии и флоту: «Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий…»

Итак, Великий князь Николай Николаевич был смещён. Решение Государя ни один министр не одобрил, за исключением престарелого Горемыкина, который, кажется, уже не понимал, о чём идёт речь.

Николаю Александровичу оставалось править полтора года. Большую часть этого времени он проведёт в Ставке в Могилеве. Дела на фронте шли всё хуже. Выздоровления не последовало.

Дорога к дому

Поздней осенью 1915 года у фрейлины Васильчиковой в России скончалась матушка. Фрейлина поняла: это шанс вырваться на время в Россию, увидать атлета-красавца Соколова. Помять о нём горячо волновала женское сердце, застила все остальные события, включая военные.

Она написала слёзное письмо герцогу Гессенскому, брату русской Императрицы Александры Фёдоровны: «Пустите в Россию. Поклонюсь могилке и быстро вернусь обратно!»

Герцог показал послание Вильгельму. Император махнул рукой:

— Пусть едет!

— Да её русские не отпустят…

— Вот и хорошо! Вы станете скучать об этой несчастной даме?

— Нет, конечно.