Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Едва Соколов появился на пороге дома, как был исцелован супругой. Мари озабоченно сказала:

— Звонила Вера Аркадьевна фон Лауниц. Она вся в слезах, говорит, что погромщики пришли её убивать… Вот телефон оставила — 52–70.

Соколов прошёл в кабинет, покрутил ручку вызова, крикнул в микрофон:

— Барышня, быстро соедини! — Через мгновение услыхал отзыв и затем рыдающий женский голос. — Вера Аркадьевна, что у тебя?

Вера Аркадьевна, которая некогда спасла самого Соколова в Поронине, сквозь слёзы отвечала:

— Я заехала к Шредеру, это недалеко от Цветного бульвара. Он ведает кассой помощи для неимущих невест, пожертвовала тысячу рублей. Сама ведь когда-то в нищете жила, помню унижение… А тут толпа уже собиралась. Теперь в комнаты ломятся, да двери пока выдерживают. Они окна бьют, орут, что нас всех поубивают. Ой, булыжник опять швырнули, ещё одно окно разбили, чуть голову не проломили! По-мо-гите!..

Разговор прерывался, видать, линию повредили.

Соколов повернулся к супруге:

— Мари, отыщи в справочнике «Вся Москва» Шредера, что в Сретенской полицейской части. Какой у него адрес? — Крикнул в коридор: — Эй, Лушка!

В кабинет влетела Лушка:

— Ой, здрасьте, Аполлинарий Николаич! Чего прикажете?

— Неси мундир, портупею и шашку — нынче без неё делать нечего. А затем спустишься вниз: поймай извозчика, дай ему рубль, пусть дожидается! — В телефонную трубку: — Барышня, соедини меня с полицмейстером Севенардом. — После короткой паузы. — Александр Николаевич, это Аполлинарий Николаевич Соколов. Почему погромы по всей Москве, убивают и грабят беззащитных людей. Как ты допустил? Ах, ты не должен передо мной отчитываться? Слушай внимательно: срочно пришли наряд по адресу… — вопросительно взглянул на Мари.

Та протянула объёмистую «Всю Москву», показала пальцем на строку.

Соколов продолжил:

— Первый Знаменский, шестнадцать. Записал? Срочно, без промедления… Ты что, несчастный, говоришь? Полковники генералами не командуют? Ну я тебе, генерал хренов, лопухи оторву, не помилую… Нынче же навещу тебя, проведу душеспасительную беседу. И Государю доложу про твою бездеятельность.

Соколов дал отбой. Моментально — по старой армейской привычке — переоделся в мундир и гигантскими шагами — через пять ступенек, не дожидаясь лифта, ринулся по лестнице вниз.

Внизу стояла верная Лушка. Возле неё — лихач, сидевший в запряженной парой лёгкой коляске и скаливший Лушке зубы.

Соколов крикнул:

— Гони, не жалей лошадей!

Коляска понеслась с горы к Сретенке.

Булыжник — оружие рвани

Извозчик нёсся стремительно, как молния, упавшая из грозовой тучи.

Соколов несколько потерял своё обычное хладнокровие. Он утром уже успел убедиться в неудержимой и тупой силе толпы. И жизнь красавицы, важного российского агента, была для Соколова не менее дорога, чем собственная.

Коляска свернула со Сретенки в сторону Цветного бульвара, и вскоре вкатила в 1-й Знаменский. И уже через минуту Соколов увидал толпу, сбившуюся возле старинного двухэтажного кирпичного дома, стоявшего на спуске к Цветному бульвару.

* * *

Позже, на следствии, никто не мог вспомнить, почему пошли громить именно безобидного, пожилого Шредера, у которого, кроме фамилии, ничего немецкого не было.

Но установили, что ближе к полудню у дома этого самого Шредера собралась группа людей количеством человек двенадцать.

Толпа состояла преимущественно из молодых ребят рабочего вида, нескольких баб, какого-то босяка с благородным лицом, с посохом в руке и в шёлковом барском халате, изношенном донельзя. Кроме того, дом штурмовать и грабить пришли одноногий старик, долговязый парень с узким бледным лицом в форме студента политехника. Неподалёку, на противоположной стороне переулка, стояли любопытные, не мешавшиеся в происходящее.

Окна первого этажа были закрыты изнутри прочными металлическими ставнями с заклёпками. На запоре были и старинные дубовые ворота. Сохранялись две вывески. На одной, зеркальной, готическим шрифтом было написано: «Электрические принадлежности Шредера». Другая была небольшая, висела в простенке между окон: «Касса взаимопомощи неимущих невест».

Нападающие разбились на три группы. Два парня уголовного вида побежали в соседние дворы: раздобыться бревном.

Возле нападавших бегал пожилой городовой, он простуженно кричал:

— Прекратить! Чего творите, негодники? На каторгу захотели?

Молодой рабочий запустил в городового булыжник, угодивший ему в колено. Городовой с коротким криком «ай-ай, ногу сломали» опустился на мостовую. Кто-то выскочил из толпы любопытных, помог подняться и, поддерживая под руку, повёл куда-то прочь.

Босяк отрешённо прохаживался между домом и нападавшими, размахивал посохом и, ни к кому конкретно не обращаясь, взывал:

— Остановитесь, не беснуйтесь, не шалуйте! Бью челом вам невсклонно: не презирайте душу свою божественную. Паки, паки миром Господу помолимся, Господи помилуй! И миром отойдём от места сего соблазнительного…

Народ над босяком посмеивался:

— Труба иерихонская!