Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Одноногий старик, чувствуя, что дело пошло на лад и скоро начнётся делёж чужого имущества, начальнически покрикивал:

— Ты, тетка, чего рот раззявила? Отойди, а то ходу бревна мешаешь. — Замахнулся на босяка с посохом. — И ты, сопля юродивая, не окусывайся, ничего не получишь, топай отселе…

И вновь раздалось общее, дружное «Пошлааа!..». Бревно на этот раз легло хорошо, левая, узкая дверь слетела с верхних петель. Раздалось всеобщее «ура!».

Мужик поправил клетчатую кепку и приказал:

— Всем стоять! Дверь умной руки требует. Сейчас я сниму её, аккуратненько, как слезу архангела!

Он подошёл к дверям, глазом знатока оглядел замок, засунул руку в зазор и, осклабившись, открыл дверь изнутри, распахнул её.

Толпа дружно двинулась вперёд.

Жанна д’Арк с Цветного бульвара

Людям, составлявшим толпу, казалось, что пришёл вожделенный час, что сейчас они ворвутся в дом, будут безнаказанно убивать, насиловать, растаскивать и портить имущество, которое наживалось десятилетиями.

Мужик в кепке первым двинулся вперёд. Однако в этот момент в глубине подъезда показалась красавица с развевающимися белокурыми волосами. В руках у неё было ружьё. Она решительно шагнула вперёд и с необыкновенной ловкостью и какой-то свирепой силой стукнула мужика прикладом в лоб.

С проломленным черепом мужик вывалился на тротуар, под ним тут же стала набираться липкая лужица крови. Кепка слетела и покатилась вперёд.

Толпа ахнула, застыла как вкопанная.

Босяк, словно ничего не произошло, продолжал помахивать посохом и мерить шагами стену, приговаривая:

— Глупы гораздо! Восплачете кровавыми слезами, горько возрыдаете.

Блондинка направила ружье на толпу, начала умело ругаться:

— Ну, блядь трактирная, выродки, уёбки! Подходи, кому жить надоело. Змеи ядовитые, ползите сюда! Двоих уложу, крысы тюремные…

Толпа стала растекаться, расползаться вдоль дома — влево и вправо. Женщина, которая хлопотала о швейной машинке, крикнула:

— Мужики, чего боитесь! Мы её булыжниками закидаем, — и для почину швырнула увесистым камнем.

И уже через несколько секунд в дверной проем полетело несколько булыжников, вывернутых из мостовой. Блондинка едва успела увернуться, спрятаться в глубине дома.

В толпе пронеслось победное «Ур-ра!».

Босяк встал в проёме дверей, расставил в стороны руки, отчего его халат распахнулся, обнажив совершенно голую плоть, всю истощённую. Крикнул:

— Тьфу на вас, бесовское семя! Псы шелудивые, разбойники грешные! Остудите натуры алчные, обвенчавшиеся со диаволом! Горе вам, яко восплачете и возрыдаете, и погибель ваша близка… — Протянул руку, указуя на нёсшуюся со Сретенской горы коляску: — Как молния падает на землю, так возмездие идёт на ваши главы, псы алчные!

И словно во исполнение этих слов, к дому, разламывая надвое толпу, подкатила коляска. Ещё на ходу на землю спрыгнул громадного роста мужчина с шашкой и полковничьими погонами.

Полковник рванул из кобуры пистолет, грохнул выстрелом в небо — тррах! — громовым голосом гаркнул:

— Стоять! Суки, все арестованы…

Толпа, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая, бросилась врассыпную. Ей навстречу с обеих сторон неспешно двигались полицейские. Знать, угрозы Соколова надрать уши полицмейстеру Севенарду не пропали даром: тот решил быть от греха подальше, выслать полицейских.

Судя по сводкам, в тот день было арестовано семь погромщиков. Остальным удалось скрыться.

Старое знакомство

На тротуаре остался мужик с пробитой головой да босяк широким крёстным знамением осенял Соколова:

— Благословен будь, меч карающий, посланный человецам во спасение…

Сыщик пригляделся к босяку и радостно воскликнул:

— Андрюшенька, никак, ты, сердечный!

— Аз, грешный! — Босяк перекрестил Соколова. — Молю о здравии твоём, граф, ежечасно…

— Твоими молитвами и спасаюсь, Андрюшенька, человек Божий! — Соколов обнял оборванца. — Помнишь, как в Саратове хоронили Аглаю, деву невинно убиенную?

Босяк улыбнулся:

— Всё, всё помню! И как с тобой в Галиции именем Христа побирались, когда спасался ты от врагов лютых. И нынче поспешили мы сюда не напрасно…

Вдруг из подъезда дома выскочила та самая блондинка, что мужественно держала осаду. Она с разбегу прыгнула Соколову на шею:

— Аполлинарий Николаевич, миленький! Как я тебя люблю, вся истосковалась.

Соколов тоже радовался, увидав целой и невредимой Веру Аркадьевну фон Лауниц.

— И я рад тебя видеть! Ты отважная, как Жанна д’Арк.

— Как ты вовремя успел, ведь эти звери нас всех переколошматили бы.

Соколов обнял подругу:

— Мы с тобой, Верочка, всегда вовремя приходим на помощь друг другу. О Поронине не забыла?

— Ха-ха! Влетела я в трактир, а там тебя какой-то козёл держит на прицеле. Что делать? Хватаю бутылку — хрясть его по голове! Он — с копыт! Говорят, по сей день, — она звонко, простонародно расхохоталась, — лежит в клинике для умом повреждённых![20]

Трудное детство Веры Аркадьевны по сей день проглядывало в её не всегда изысканной речи. И это жаль, ибо ей, жене высокопоставленного чиновника германского МИДа, порой приходилось вращаться в самом высшем обществе.

Она потянула за руку сыщика: