Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Студент и две толстые бабы поначалу пытались раскачать ворота, однако их усилия выглядели смешными: дубовые ворота были сделаны на века. К тому же изнутри их прихватили толстым брусом.

Студент, рисуясь своей смелостью, объяснил:

— Спрыгну во двор, открою ворота, а вы все влетайте и бейте немцев. Наши отцы и деды проливают кровь на фронте, а мы будем труса праздновать? Никогда! Мы тут битву устроим.

Молодайка в синем платочке одобрила:

— Складно, юноша, говоришь! Коли там касса, стало быть, капитал находится. Мы его расшерстим.

Рабочий в кожаной тужурке отозвался:

— Правильно, женщина, смекаешь!

Студент оправил гимнастёрку, обратился к бабе:

— Ну, вставай у ворот в позу, красавица!

Баба не поняла:

— Как?

Студент объяснил «как», и стоявшие поблизости зареготали, а баба отмахнулась.

— Нахал! — однако послушно наклонилась.

— Ну, ещё нагнись! Вот так, держись. — Студент осторожно забрался на её широкую спину, пружинисто подпрыгнул, ловко зацепился за верхний край ворот, подтянулся, забросил ногу и встал в упор.

Толпа восторженно следила за студентом:

— Гимнастика!

Студент заглянул во двор.

Одноногий старик восхищённо подкрутил рыжий ус:

— От шельмец, от ловкач, что тебе цирк!

Рабочий в тужурке крикнул:

— Ты, товарищ студент, главное, ворота нам открой.

Босяк осторожно коснулся студента посохом:

— Чадо, молю тя именем Господним, не облагай душу свою узами железными! Отыди прочь! Кайся, змей треглавый, кайся…

Молодой рабочий с фингалом под глазом с презрением сплюнул через зубы:

— Дурак, шёл бы отселя!

Студент обернулся, засмеялся:

— Из дома вышла молодайка. Вот её-то я наклоню. — Вдруг его весёлый тон переменился на тревожный. Он крикнул во двор: — Ты, дура, зачем ружьё вытащила? Не целься, говорю! А-а!..

Он сделал было движение, собираясь спрыгнуть с ворот на тротуар, но в этот момент со стороны двора грохнул ружейный выстрел. Студента словно толкнули, он отпрянул назад и как подстреленный воробей рухнул под ноги нападавших.

Толпа ахнула, отшатнулась, раздались голоса:

— Ох, негодяи германские! Убили студента…

Студент хоть и с трудом, с помощью женщины, но поднялся на ноги. Он приложил руку к плечу. Между пальцев сочилась кровь. Смертельная бледность залила лицо. Он оторопело произнёс:

— Барыня стреляет!

Инвалид неодобрительно покачал головой.

— Вот паскуда, её надо бы всем миром того, растянуть… — Он поднял булыжник, неловко — снизу вверх — размахнулся и запустил в зеркальную вывеску. Раздался звон, и кусок вывески полетел на тротуар, рассыпался осколками.

Молодой рабочий одобрил:

— Товарищи, с эксплуататорами только силой и надо! Добровольно, как учит Карла Маркс, власть пролетарию они не сдадут ни в жисть.

Баба, которая подсаживала студента, зло сказала:

— Убить эту бабу мало! — и деловито добавила: — За это вы, мужики, все её понасилуйте, а я её машинку «Зингер» себе заберу, мне детишек обшивать надо. А ты, студент, иди в аптеку на Сретенке, тебе корпию[18] наложат. — И вновь к товарищам по погрому деловитым тоном: — Главное — нападать дружнее, враз! Не робейте, мужики. Инвалид предложил:

— Притащить керосина, облить стены и запалить — милое дело. Пусть вместе с винтовкой жарится, германская лахудра!

Баба:

— Ишь, шустрый — запалить! Не для того мы сюда припёрлись, добром надо разжиться, а то совсем поизносилась. У этого самого Шредера баба есть, поди? Если есть, то и нарядов полные сундуки и комоды набиты. Не люди — буржуазия!

Босяк как заведённый прохаживался вдоль бревенчатой стены дома, широко размахивал посохом и, глядя в небо, взывал:

— Братие, не сотворите себе подобным пещь халдейскую! Гордым Господь противится, смиренным же даёт благодать. Разумейте, блядины дети, все жесток[19]а быша и во ад угодиша! Остепенитеся, истечите по домам своим. Зрю: взял вас живых диавол, сводит в преглубокий тартар и огню негасимому снедь устрояет.

Молодой рабочий сплюнул на землю:

— Как же я дураков не люблю! Иди отселя, темнота деревенская. — И к толпе. — Товарищи, надо дружней, организованней. Вот, к примеру, оружие пролетариата…

Людишки вновь стали выковыривать из мощёной мостовой булыжники и с озверелым видом швырять их в окна второго этажа. Раздался звон стекла.

Таран

В этот момент из ближайшего двора показались два крепких мужика. Они тащили на плечах длинное бревно. Передний, одетый в длиннополый пиджак, доходивший ему едва ли не до колен, и в клетчатой кепке, какие любили карманники Сухарёвского рынка, крикнул простуженным голосом:

— Ослепли, черти? Подсобите…

К ним тут же бросились молодой рабочий и рослый парень в лаптях. Они подставили плечи под бревно.

Мужик в кепке оставил своё место у бревна, подошёл к толпе, властно сказал:

— Ша! Булыжники пока не швырять. — Махнул рукой, приказал: — Штурмовать будем. Долби бревном двери.

Нападавшие с самым деловым видом, словно выполняли какую-то серьёзную работу, нацелились концом бревна на дверь и с криком «Пошлааа!..» с разбегу долбанули в двустворчатую дверь. Дубовые двери в затейливых резных украшениях застонали, затрещали, но не развалились.

Мужик в кепке крикнул:

— Ещё, ещё! Сейчас с петель сорвутся…