Читаем Страстная односторонность и бесстрастие духа полностью

Страстная односторонность и бесстрастие духа

…Уже я слышу, как вдали поютЛишь нам одним знакомые верховья,Где ты согрела жизнь и смерть моюНеистощимою любовью……На месте гор желтеют мели…И в дней обратных чередуЯ вспять от гроба к колыбелиПрозревшим странником иду…

1934

«Песня о Монсальвате» хронологически следует за «Древней памятью» (1932–1937). Она создавалась в 1934–1938 гг. и осталась незаконченной. Даты отчасти накладываются друг на друга. Но характер «Песни» другой. С художественной точки зрения она не безупречна. В большом тексте не удалось отделать все стихи, есть штампы, есть вялые описания. Но чувствуется огромная мысль, взгляд на историю как целое, которого в «Древней памяти» еще нет. Захваченность временем, его яркими красками, его прекрасной текучестью – и порыв к чистому белому свету вечности не просто перебивает друг друга, а вошли в строгий иерархический строй мифа, грандиозного, как готический собор. «Древняя память» живописна, «Песня о Монсальвате» – скорее архитектурна и музыкальна. В «Древнюю память» включен только ее запев:

О безумье, о жажде, о вере,Зазвени, моя песнь, зазвени,Как звенела ты встарь в Сальватерре[71]В дни сражений, в кровавые дни…

Несколько взлетов «Песни» перекрывают все ее длинноты, промахи, проблемы. Так высоко в XX веке мало кто подымался.

Уже в Прологе, на фоне лаконично обрисованного времени, задан основной конфликт:

Свершилось!Гремит по горам ЕлеонскимХвалебный Te Deum из тысячи уст:Бегут сарацины.Под топотом конским –Вопли раздавленных, скрежет, хруст, –Бегут сарацины, как листья гонимы,По узким извилинам Иерусалима, –И ржанье, и храп… и рыданья людей,И озеро крови до узд лошадей.Победою франков гремит Сальватерра!В далекой Европе молебны поютО доблестных рыцарях истинной верыИ панихиды – о павших в бою.У Гроба Господня, где ветер весноюШелка аравийских одежд развевал, –Железо кольчуг накалилось от знояИ блещут глаза от тевтонских забрал.И – стражники торжествующей веры –У Гроба становятся тамплиеры,И не колышутся в зное густомИх черные мантии с белым крестом.А в желтой дали,в недоступных барханах песчаныхОт дней первозданныхеще продолжается сон, –О, дева-пустыня!Благая праматерь молчанья!Не ты ли – воротаиз шумной темницы времен?У вод Иордановых,зноем библейским палимы,Расскажут пещерыи камни в речном камыше,Как в блеске и громесходили с небес серафимыК боримой соблазнамииспепеленной душе!Ни ливнем, ни росами, –только духовною влагойСоздавший вселеннуюэти пески оросил…Пески розовеют…Закат…Опорожнена фляга…Дряхлый паломник лишается сил…

Он падает, но ангелы поддерживают его и вручают «хрустальную чашу с пылающей кровью» Христа – святой Грааль. Старец Титурель, вновь бодрый, переносит Грааль в Альпы и строит замок Монсальват. Там он и его наследники – Парсифаль и Лоэнгрин – хранят чашу, из которой незримо льется на грешный мир благодать. Распятие – символ раскола Единого на миллионы враждебных воль, и благодатная кровь Христа – как бы сгустившийся Дух, возвращающий космосу единство. В конце поэмы Гургеманц (перевозчик на альпийской реке, посвященный в тайны Монсальвата) объясняет это рыцарю Роже, своему ученику (и, видимо, преемнику на перевозе, после того как дух учителя оставит грешную плоть):

Перейти на страницу: