Страстная односторонность и бесстрастие духа

…Наутро снова долг страданий,
Приказы, гомон, труд, тоска,
И с каждым днем быстрей, туманней
Ревущий темп маховика.

Не в цехе, не у пестрой рампы –

Хоть в тишине полночных книг
Найти себя у мирной лампы,
Из круга вырваться на миг.
…
Космос разверз свое вечное диво.
Слава тебе, материнская ночь!
Вам, лучезарные, с белыми гривами,
Кони стиха, уносящие прочь!
Внемлем!
Зажглась золотая Капелла!
Внемлем!
Звенит голубой Альтаир!
Узы расторгнуты. Сердце запело,
Голос вливая в ликующий клир.

Слышу дыханье иного собора,

Лестницу невоплощаемых братств,
Брезжущую для духовного взора
И недоступную для святотатств.

Чую звучанье служений всемирных,

Молнией их рассекающий свет,
Где единятся в акафистах лирных
Духи народов и души планет;

Где воскуряется строго и прямо

Белым столпом над морями стихий
Млечное облако – дым фимиама
В звездных кадильницах иерархий…

Чую звучанье нездешних содружеств,

Гром колесниц, затмевающих ум, –
Благоговенье, и трепет, и ужас,
Радость, вторгающуюся как самум!..

Властное днем наважденье господства

Дух в созерцанье разъял и отверг.
Отче, прости, если угль первородства
В сердце под пеплом вседневности мерк.

Что пред Тобой письмена и законы

Всех человеческих царств и громад!
Только в Твое необъятное лоно
Дух возвратится, как сын – и как брат.

Пусть же назавтра судьба меня кинет

Вновь под стопу суеты, в забытье,
Богосыновства никто не отнимет
И не развеет бессмертье мое.

Владимир, декабрь 1950

Так кончается «Симфония городского дня»: гимном внутренней жизни, прорвавшимся сквозь стены Владимирской тюрьмы.

Глава 4. Череда веков

У каждого вестника – своя весть. Весть Даниила Андреева несет с собой поток информации: о посмертной судьбе Иуды и Смердякова (которому Достоевский дал душу), о структуре миров возмездия и миров просветления. Дух целого только просвечивает сквозь эпизоды, из которых складывается гигантское здание мифа. Сюжет стихотворения, поэмы – какая-то часть этого мифа (или трансмифа, как Андреев иногда говорит). Лирическое неотделимо от эпического.

Весть Матери Марии – призыв к деятельной любви, к жертве:

Я весть твоя. Как факел, кинь средь ночи,
Чтоб все увидели, узнали вдруг,
Чего от человечества ты хочешь,
Каких на жатву высылаешь слуг.

Весть Зинаиды Миркиной лишена даже этого содержания. Ни мифа, ни призыва. Только одно: Целое есть. Бог есть. Остальное – подробности, которые сами по себе не важны. Поэт не знает и не хочет знать об утвари в Божьем доме, – он знает только хозяина. Так когда-то Рабийя (рабыня, ставшая духовным учителем в мире ислама) ответила на вопрос, что она видела в раю: «Когда входят в дом, смотрят на хозяина, а не на утварь». Никакого любопытства. Только смирение. В Троице Рублева ангел Матери Марии – левый, ангел Зинаиды Миркиной – правый, погруженный в созерцание.

Из отношения к Богу вытекает и отношение к людям. Даниил Андреев страстно захвачен историей, ее пестротой, ее порывами и срывами. Зинаида Миркина видит в истории только одно: неумение прийти к Богу.