Страстная односторонность и бесстрастие духа

Не иудеи – Иудея,
Не дети женщин – Сына Девы,
Не Иисуса Назорея,
А то, что там, меж ребер, слева…

Не Бога и не страстотерпца,

Разверзшего покров могилы, –
Распяли собственное сердце
За то, что билось и томило…

Бог Миркиной создает мир не где-то на заре веков; он творит сегодня:

А где-то… Нет, совсем не где-то,
А здесь, сейчас – бездонность света,
И – вышел срок:
Совсем не где-то, не когда-то,
А нынче может встать распятый.
Ты жив, мой Бог.
О малолюбы, маловеры!
И нам – без края и без меры
Сплошной поток!
О свет, ломающий запруду!
Зачем просить у чуда – чуда?
Ты есть, мой Бог!
Конец отсрочкам, расстояньям,
Вымаливаньям, ожиданьям.
Жизнь – это Ты.
Ты – затянувшаяся рана.
Ты есть. Так значит, я восстану.
Гроба пусты.

История исчезает, как в Апокалипсисе. Прошлого и будущего нет. Одно настоящее.

Напротив, Даниил Андреев – даже думая о конце света – историчен. Его захватывает путь к цели, зигзаги истории, пестрота культурных миров. Поэт окунается в многообразие этих миров с такой же радостью, как в зиму и лето, весну и осень. Ему хотелось бы прожить тысячу жизней, и учение о метампсихозе упало на благодатную почву, дало Андрееву возможность прожить в своем воображении судьбу за судьбой, припоминая, как Будда, прошлые рождения. Почвой и арсеналом его поэзии стала вера в переселение душ:

Сколько тело миновало рождений,
И смертей, и веков, и рас,
Чтоб понять: мы земные сени
Посещаем не в первый раз.

Эту память поднять, как знамя,

Не всем народам дано:
Есть избранники древней памяти,
Отстоявшейся, как вино.

Им не страшны смертные воды,

Заливающие золотой путь…
Как светло у такого народа
Глубокая дышит грудь!

Будто звезды в облачной ткани,

Словно жемчуг на светлом дне,
Цепь расцветов и увяданий
Ныне брезжит сквозь смерть и мне…

30-е годы

Сборник «Древняя память» – пестрая цепь таких расцветов и увяданий, пережитых душой поэта, – то в Индии, то на средневековом Западе, то в Пражском гетто. Некоторые стихи написаны в третьем лице, они посвящены великим духовидцам (Мохаммеду, тибетскому святому – поэту Миларепе). В композиции сборника чувствуется первая обрисовка будущей Розы мира, синкретической религии, где каждый лепесток – одно из нынешних вероисповеданий. Но концепции еще нет, она едва намечена. Большинство стихотворений – от первого лица. В них есть единый внутренний ритм, перекличка страсти и подвига, любви к женщине и порыва к сверхчувственному; любимая земля раннего Андреева – Индия (или Юго-Восточная Азия):

Помню широкие губы,
Раскаленный песок
Дней,
Подошвы, как рог,
Грубые,
От касания гневных камней;
Ропот никнущего камыша
Под бурями первоначальными;
Мать и дед мой –
У шалаша,
Под шумными – над головой – пальмами;
С тигром, с вепрем – лихой игры
Первобытное молодечество…
Это – предков моих костры,
Дикое мое младенчество…

Было бы похоже на африканские стихи Гумилева – если бы не чередование гимнов дикости с гимнами аскезе:

На орлиных высотах Непала,
Как цветок в снеговом хрустале,
Вся в заоблачных снах, увядала
Моя прежняя жизнь на Земле.
…
Как гробница, короною белой,
Надо мной возносился Непал.
Стыло сердце, душа леденела
И блаженный покой наступал.

И я ждал в утихавшей печали,

Что кровавое сердце мое
Растворит непреклонная Кали
В безначальное небытие…

Есть стихи, в которых аскеза и страсть прямо сталкиваются, и побеждает страсть, но на нее чудесным образом падает благословение неба.