Страстная односторонность и бесстрастие духа

О триумфах, иллюминациях, гекатомбах,
Об овациях всенародному палачу,
О погибших
и погибающих
в катакомбах
Нержавеющий
и незыблемый
стих ищу.
Не подскажут мне закатившиеся эпохи
Злу всемирному соответствующий размер,
Не помогут
во всеохватывающем вдохе
Ритмом выразить
величайшую
из химер.
Ее поступью оглушенному, что мне томный
Тенор ямба с его усадебной тоской?
Я работаю,
чтоб улавливали
потомки
Шаг огромнее
и могущественнее,
чем людской.
Чтобы в грузных, нечеловеческих интервалах
Была тяжесть, как во внутренностях Земли.
Ход чудовищ,
необъяснимых
и небывалых,
Из-под магмы
приподымающихся
вдали.
За расчерченною, исследованной сферой
За последнею спондическою крутизной,
Сверхтяжелые
трансурановые
размеры
В мраке медленно
подымаются
предо мной.
Опрокидывающий правила, как плутоний,
Зримый будущим поколением, как пантеон,
Встань же грубый
неотшлифованный
многотонный,
Ступенями
нагромождаемый
сверх-пеон.
Не расплавятся твои сумрачные устои,
Не прольются пред кумирами, как елей.
Наши судороги
под расплющивающей
пятою,
Наши пытки
и наши казни
запечатлей!
И свидетельство о склонившемся к нашим мукам
Уицраоре, угашающем все огни,
Ты преемникам
нашим детям
и нашим внукам
Как чугунная
усыпальница
сохрани.

Владимир, 1951

(Уицраор – термин андреевской мифологии, демон великодержавной государственности; далее упоминаются иерархии́, небесные сонмы, произносимые с особым ударением).

Поэма «Симфония городского дня» тоже идет по следам Маяковского, полемизирует с его поэмой «Хорошо». Но в конце, с наступлением ночи, в царстве любимых книг лирический герой одним рывком возвращается к самому себе – и к Богу, глядящему на него из космоса: