Читаем Страстная односторонность и бесстрастие духа полностью

Страстная односторонность и бесстрастие духа

Когда б мы досмотрели до концаОдин лишь миг всей пристальностью взгляда,То нам другого было бы не надо,И свет вовек бы не сходил с лица.Когда б в какой-то уголок ЗемлиВгляделись мы до сущности небесной,То мертвые сумели бы воскреснуть,А мы б совсем не умирать могли.И дух собраться до конца готов.Вот-вот… сейчас…Но нам до откровеньяНедостает последнего мгновенья,И громоздится череда веков.

Только в поэме «Stabat Mater» череде веков уделяется некоторое внимание. Там есть герой (Павел), который мечтает вырваться из духоты своего времени, толкнуть время вперед, – но его сметает апокалиптический вихрь; и есть героиня (Таня), ушедшая из пустого времени в вечную жизнь природы – и Бога. Исключение подтверждает правило: историческое не разворачивается. Если оно является, то только в миг рождения, когда вся целостность истории собрана в миф – о первом убийстве (Каин в поэме «Чужие сны»), о похищении огня (в поэме «Семисвечник»):

Огонь! Огонь! Зрачок Зевеса!(Сей взбег! Сей взмах!)Разодранная вмиг завеса,Прокол в сердцах!Рассудок навзничь! Бога, чудаЧерты видны!Он к нам врывается оттуда –Из глубины!Повелевает на колениМетнуться нам.Он здесь – гроза и разоренье,Но где-то там…Вот там, где никому не тесно,Где глаз – звезда.Он – весть оттуда! Он – небесный!Он – зов туда!Чиста, как пламена заката,Господня страсть.Как ты посмел, огнем зачатый,Огонь украсть?!Горит во тьме, как глаз бессонный,О Жизни весть,Как ты посмел, огнем рожденный,Огонь низвесть?!В земные поместить затворы,С небес – на дно?Как он тоскует по простору,Где все – одно.Как рвется он стокрылой птицей,Сжигая клеть!Огонь для тех, кто не боитсяВ огне сгореть.Кто от своих бессчетных братьевНеотделим.Он входит в пламя, как в объятья –Со всем живым.Что ж ты сдержать не можешь крикаВ свой судный час,Ты, вырвавший у неба с ликаГорящий глаз?!И кровь, сжигая мир, струитсяС пустых небес.И хочет остудить глазницыСлепой Зевес.

Герои, вытолкнувшие человечество из первобытного рая на путь Каина, для Миркиной одинаково суть антигерои. Во все времена ее занимает только одно: возможность – не покидая Земли – пережить вечность. Так же не важны поэту различия культур. В откликах на картины Рембрандта или Сурбарана, на музыку Баха и Моцарта, византийскую и русскую икону никогда нет интереса к голландскому, испанскому, немецкому, русскому. Есть только человек и Бог. Блудный сын здесь и теперь припадает к ногам отца. И сегодня, а не в мифической Греции, сходит к Данае Зевс:

Вся эта комната пуста,Чтоб ты ее заполнил сразу…Люблю твой вздох, не видя рта,И пью твой взгляд, не видя глаза.Так жарко там, в груди моей,Такая нежность, глубь такая…Зачем свидетельство очей,Когда ты внутрь души втекаешь?..Такая тишь втекает в дом,Что слышен каждый всплеск небесный,Как будто постлан мир ковромПеред стопою бестелеснойТвоею, свет.Иди… Иди…Ты – господин всего, ты вправе.Твой каждый шаг в моей грудиПо солнцу новому оставит.

В стихотворении «У распятия Сурбарана» упомянуты иудеи, но только для того, чтобы сказать, что поэту дела нет ни до иудеев, ни до эллинов:

Перейти на страницу: