Стратегия. Логика войны и мира

Преображение умонастроений, создающее чреватое войной отличие истинного положения дел в стране от ее представления о себе, должно иметь глубокие причины. Но следствие вполне очевидно: ранее приемлемое начинает вызывать невыносимое раздражение; престиж, некогда достаточный, начинает ощущаться как унижение; прежняя недостижимая мечта становится вдруг вполне реальной целью. Так, за долгий мир после Наполеоновских войн баланс военных сил между великими державами, воспрещавший войну, нарушился появлением стали и машин на угле и паре в ходе промышленной революции. Родился новый, ведущий к войне баланс сил между Пруссией и империей Габсбургов к 1866 году; между Пруссией и Францией – к 1870 году; между Российской и Османской империями – к 1876 году; между Японской империей и Китаем – к 1894 году; между США и Испанией – к 1898 году; между Японией и Российской империей – к 1905 году. В каждом из этих случаев бенефициар роста промышленности набирал столько сил, что отказывался признавать распределение власти, унаследованное от доиндустриальной эпохи. В каждом случае агрессор рассчитывал на победу, и в каждом случае его расчеты оказывались верными.

На войне способность к дальнейшему продолжению боевых действий в конце концов ограничивается саморазрушением войны: будь то вследствие систематических бомбардировок промышленных предприятий, как в годы Второй мировой, или в силу преобладания числа убитых над естественным ростом населения боеспособного возраста, как в битвах безымянных кланов и племен с самого начала истории. В мирное же время любая форма человеческого прогресса, кроме одной (см. ниже) повышает способность к ведению войны, причем асимметрично, тем самым нарушая военный баланс, некогда поддерживавший мир. Если бы мир не приводил к войне, тогда войны бы не было вообще – ибо война не может продолжать сама себя.

Наступление постгероической эры

Исключения, то есть социальные преобразования, которые удерживают от войны из страха перед потерями, суть вторичные последствия роста процветания, который, в свою очередь, является вторичным последствием мира. В прошлом процветание само по себе поощряло войну – в приведенном выше списке агрессоров присутствуют именно экономически развитые страны: Пруссия, а не империя Габсбургов в 1866 году; снова Пруссия, а не Франция в 1870 году; Российская, а не Османская империя в 1876 году; Япония, а не Китай в 1894 году и США, а не Испания в 1898 году. Но нынешнее развитие носит иной характер. Оно обогащает не только сами страны, но и ключевое большинство их населения, не только обогащает общества, но и глубоко меняет их демографический состав и культурное наполнение.

По классическому определению, великие державы суть государства, достаточно сильные для того, чтобы вести войну собственными силами, то есть без союзников. Но это определение сегодня устарело, поскольку в наши дни важно не наличие или отсутствие союзников, а сам факт ведения войны (допустимыми признаются лишь некие технические способы, которые не подразумевают существенных человеческих потерь). Ведь получается, что до сих пор по умолчанию предполагалось – статус великой державы предполагает готовность применять силу всякий раз, когда это выгодно, мирясь с боевыми потерями – конечно, до тех пор, пока их численность будет пропорциональна масштабам завоеваний.

В прошлом эта предпосылка была слишком очевидной и слишком легко выполнимой для того, чтобы заслуживать упоминания со стороны практиков и теоретиков. Обыкновенно великие державы полагались, скорее, на устрашение, чем на реальную схватку, но это объяснялось тем, что как данность принималось следующее: они прибегнут к силе, когда сами того пожелают, нисколько не опасаясь неизбежных жертв. Кроме того, великая держава не ограничивала себя в применении силы лишь теми ситуациями, в которых опасность грозила ее подлинно «жизненным» интересам, то есть интересам выживания. Осторожность требовалась от малых держав, которым приходилось сражаться только для того, чтобы защитить себя, не смея с их скромными военными силами надеяться на большее. Великие державы вели себя иначе. Они оставались «великими» лишь при условии, что охотно демонстрировали желание и готовность прибегать к силе даже ради того, чтобы отстаивать интересы, далекие от жизненных, чтобы реализовывать «не-жизненные» интересы, будь то захват отдаленных владений или дальнейшее расширение сферы влияния. Потерять несколько сотен солдат в какой-нибудь малозначительной операции, лишиться нескольких тысяч человек в небольшой войне или экспедиционной кампании – ранее все это считалось вполне заурядной практикой великих держав.