Стратегия. Логика войны и мира

Достаточно напомнить о том, как американцы немедленно покинули Сомали после потери 18 солдат в октябре 1993 года, чтобы показать нереальность такого восприятия великой державы в наши дни. К своей славе или к своему стыду, американцы могли делать любые, даже более широкие выводы из этого события (а также из подобных событий на Гаити и в Боснии), сохраняя за собой право на особую впечатлительность, которая вынуждала к полной перемене политики после гибели 18 профессиональных солдат-добровольцев (добавим, что это были солдаты из той страны, где смерть от огнестрельного оружия регистрировалась каждые 14 минут). При всем том это вовсе не сугубо американская черта, похвальная или порицаемая, кому как нравится.

Когда американцы отказывались сражаться в Могадишо, Великобритания и Франция (не говоря еще об одной предположительно великой державе, то есть о Германии) отказались рисковать своими солдатами для подавления агрессии в бывшей Югославии. Более того, опасаясь боевых действий против своих солдат, эти две страны крайне неохотно, лишь через два года ужасных зверств, наконец согласились на тщательно, скрупулезно ограниченные бомбардировки Югославии самолетами НАТО с разрешения ООН, выданного в феврале 1994 года. Разумеется, ни у Великобритании с Францией, ни у любой другой европейской державы не было «жизненных» интересов в бывшей Югославии – не больше, чем у США в Сомали. Но в том-то и заключается суть вопроса: исторические великие державы рассматривали бы распад Югославии не как досадную проблему, которой необходимо избежать, а как возможность, которой нужно воспользоваться. Используя в качестве пропагандистского оправдания необходимость защиты мирного населения, подвергшегося нападению, и выдвигая в качестве основного мотива восстановление закона и порядка, они вмешались бы, чтобы определить зоны своего влияния, как поступали настоящие великие державы прошлого (даже далекая Россия, страшно ослабленная поражением в войне и революцией, оспаривала аннексию Боснии и Герцеговины, совершенную Австро-Венгерской империей в 1908 году). В итоге так называемый вакуум власти в распадающейся Югославии был бы немедленно заполнен, к разочарованию местных малых держав с их амбициями – и с огромными преимуществами для местного населения и для мира.

Что касается причины того, почему ничего подобного не произошло в бывшей Югославии, хотя там творились зверства, невиданные со времен Второй мировой войны, то причина проста: ни одно европейское правительство не желало рисковать своими солдатами в битве больше, чем правительство США. О Японии же сказать в этом смысле буквально нечего.

Отказ мириться с потерями в бою присущ не только странам, где действует демократия. Советский Союз был страной с режимом тоталитарной диктатуры, когда ввязался в афганскую авантюру в сверхклассическом стиле великой державы, – лишь для того, чтобы обнаружить, что даже строго регламентированное общество не станет мириться с проистекающими из этого потерями. В то время сторонние наблюдатели были явно озадачены минимализмом советских операций на театре военных действий в Афганистане. После исходной попытки установить контроль над всей территорией страны (попытки, от которой вскоре отказались) Советская армия довольствовалась защитой самых крупных городов и соединяющих их дорог, уступив почти всю остальную страну партизанам. Точно так же экспертов-наблюдателей изумляла непривычно благоразумная тактика советских войск на местности. Не считая малочисленных отрядов коммандос, советские солдаты в основном оставались в укрепленных гарнизонах и редко совершали вылазки, даже в тех случаях, когда партизаны в открытую действовали поблизости. Распространенное объяснение того времени гласило: советские командиры не решаются полагаться на своих плохо обученных солдат-призывников. На самом же деле советские штабы подвергались постоянному сильному давлению из Москвы, которая требовала избегать потерь любой ценой.

Тот же самый пример позволяет нам отринуть еще одно, очень поверхностное, объяснение отказа мириться с самыми скромными боевыми потерями: речь о влиянии телевизионных трансляций. По широко распространенному мнению, американский опыт прямых полноцветных телерепортажей – муки раненых солдат, мешки для трупов, переживания родственников в каждом эпизоде боевых действий, от Вьетнама до Сомали, – оказался решающим для формирования (благоразумной) тактики и осторожной стратегии. Снова и снова повторяли, что картины человеческих страданий, передаваемые напрямую, воздействуют на общество куда сильнее печатного слова или даже радиорепортажа. Однако в СССР населению никогда не позволяли смотреть какие-либо телепередачи о войне в американском стиле; при этом реакция советского общества на потери афганской войны была точно такой же, как реакция американцев на потери во Вьетнаме. В обоих случаях общее число жертв за десятилетие и больше не превышало количества потерь за один-единственный день битвы в ходе войн прошлого, но и этого хватило для глубокой травмы.