Стратегия. Логика войны и мира

Поэтому нужно поискать другое, более основательное объяснение, которое может быть верным как при демократическом правлении, при наличии неконтролируемых военных репортажей, так и в отсутствие того и другого. Действительно, такое объяснение имеется – это демографическая база современных постиндустриальных обществ. В семьях, составлявших население исторических великих держав, четыре, пять или шесть детей были нормой, а семь, восемь или девять детей встречались чаще, чем современные один, два или три ребенка. С другой стороны, показатели детской смертности тоже были высокими. В те времена, когда считалось естественным потерять нескольких детей вследствие болезни, утрата еще одного сына на войне воспринималась иначе, нежели в современных американских и европейских семьях, где в среднем рождается по 2,2 ребенка или менее того, причем ожидается, что все они выживут, и где каждый воплощает собой значительно большую долю семейного эмоционального капитала.

Как показывает ряд исторических исследований, смерть сама по себе была гораздо более привычной частью человеческого опыта в те времена, когда ее правомерность признавали не только в отношении очень старых людей. Потерять по какой-либо причине молодого члена семьи, конечно, всегда было трагедией, но все-таки гибель в бою не считалась таким уж чрезвычайным и неприемлемым событием, как ныне. В США те родители и родственники, которые хотя бы одобряют решение детей поступить на службу в армию, то есть выбрать карьеру, посвященную войне и подготовке к ней, сегодня зачастую реагируют с удивлением и гневом, когда их детей действительно посылают туда, где может произойти сражение. Раны и смерть кажутся им, скорее, возмутительным скандалом, а не профессиональным риском.

У итальянцев, самой, возможно, постиндустриальной нации в этом смысле (среди европейцев у них наиболее низкий уровень рождаемости), есть особое обозначение для такой реакции: «мамизм» (mammismo). Эта реакция, как ее ни называй, оказывает значительное влияние на политику, решительно сдерживая применение силы. Опыт СССР в Афганистане доказывает, что это сдерживание может стать действенным даже без влияния СМИ, жаждущих сделать всеобщим достоянием личное горе, и без парламентариев, готовых идти на поводу у безутешных родственников. В самом деле, опыт СССР показывает, что здесь не важно, действует ли в обществе строжайшая цензура: жуткие слухи об огромных потерях ползут все равно. В 1994 году, когда демократическая Российская Федерация приняла свободу прессы и «говорливый» парламент, отказ от дальнейших военных потерь прервал подавление провозгласившей независимость Чечни. В России изменилось все, кроме общества, не желавшего далее мириться с тысячами жертв по какой угодно причине, даже ради наказания повсеместно осуждаемых чеченцев (чеченская война в 1999 году велась по большей части артиллерийскими обстрелами и бомбардировками с воздуха, с упором на использование тяжелой бронетехники и почти без участия пехоты, а потери свелись к абсолютному минимуму: всего несколько сотен человек к концу года.)

Современное отношение к жизни, смерти и боевым потерям не сводится к реакции родственников и друзей тех, кто проходит действительную военную службу. Это отношение разделяет общество в целом везде и всюду (кажется, его разделяла даже советская элита), и налицо крайнее нежелание мириться с возможными потерями, которые сделались сегодня гораздо значимее, чем во времена, когда общая численность населения была, пожалуй, куда меньше, но семьи были куда многочисленнее.

Что же тогда сказать о войне в Персидском заливе – или, если угодно, о войне, затеянной Великобританией ради отвоевания Фолклендских островов? Опыт этих войн подсказывает куда более простое объяснение: все зависит от предполагаемой важности операции, от объективной стоимости того, что стоит на кону, или (что более реалистично) от способности политических лидеров оправдать необходимость войны. В конце концов, даже в годы Второй мировой войны военнослужащие горько сетовали в письмах, если их отправляли на фронты, которые считались второстепенными, и быстро присваивали им эпитет «забытые» (таково почти официальное название Бирманского фронта[62] в 1944 году). Конечно, сражениям и связанным с ними потерям сопротивляются тем сильнее, чем менее убедительными выглядят официальные оправдания. Поэтому может показаться, что новая семейная демография и проистекающий из нее «мамизм», по большому счету, несущественны, а важно лишь то, что было важным всегда: значительность интересов на кону, политическая оркестровка события и лидерство.