Стратегия. Логика войны и мира

В этих возражениях, несомненно, есть некий резон, но они не вполне обоснованы. Прежде всего, если жизни людей можно подвергать опасности в ситуациях, занимающих выдающееся место на национальной сцене, то лишь в тех случаях, когда кризис достигает крайней остроты, то есть либо при непосредственной угрозе войны, либо когда она уже идет. А это само по себе исключает наиболее эффективное применение силы – скорее раньше, чем позже, скорее в меньших масштабах, чем в больших, скорее для того, чтобы предотвратить эскалацию, чем для того, чтобы действительно воевать.

Еще важнее другое: использование силы, лишь когда налицо убедительное оправдание, – это удел малых государств, подвергающихся угрозе. Для великой державы это слишком стеснительное условие. Великая держава не может быть таковой, если не выдвигает всевозможных притязаний, выходящих далеко за рамки ее непосредственной безопасности, защищая своих союзников и клиентов, а также отстаивая прочие интересы, не являющиеся для нее жизненно важными. Поэтому она должна идти на риск войны ради целей, не слишком-то очевидных, – возможно, в малоизвестных отдаленных землях, в ситуациях, когда воевать не вынуждают, когда выбор в пользу войны делается сознательно.

Безусловно, даже сегодня выдающиеся усилия исключительно решительных лидеров, искусных в политическом руководстве, могут соответственно расширить область свободы их действий, отчасти преодолевая нежелание общества идти на жертвы. Именно так случилось в ходе войны в Персидском заливе в 1990–1991 годах и ранее, при отвоевании Фолклендских островов: эти операции были бы невозможны без исключительного лидерства президента Буша и премьер-министра Тэтчер. В итоге решающим фактором стало именно это, а не очевидная важность задачи помешать Ираку завладеть саудовской и кувейтской нефтью или же непригодность Фолклендских островов для каких бы то ни было практических целей (вот еще одна иллюстрация того, что «объективная» ценность интересов на кону не играет никакой роли).

Лидерство действительно важно, но повседневное существование великой державы не может зависеть от более или менее случайных проявлений исключительного военного лидерства. Более того, следует напомнить, что крайне низкое мнение о боевой мощи Аргентины (во всяком случае, недооценка аргентинских ВВС) и проистекающая из этого факта убежденность в том, что жертв будет очень мало, стали ключевыми моментами в решении Великобритании начать войну за Фолкленды. Схожим образом стремление снизить численность жертв было лейтмотивом всей войны в Персидском заливе, с первой операции «Щит пустыни», которая сначала подавалась как сугубо оборонительная, а заканчилась внезапным решением свернуть наземную войну, стоило только иракцам уйти из Кувейта, хотя Саддам Хусейн остался у власти (правда, имелись и другие причины отказаться от нападений на иракскую армию, конкретно – опасения, что, если армия Ирака будет полностью уничтожена, новой угрозой станет Иран). Как бы то ни было, представляется ясным, что свобода действий, обретенная благодаря успешному лидерству, является довольно узкой; нетрудно догадаться, что довелось бы испытать президенту Бушу, достигни число потерь за всю войну в Персидском заливе уровня одного дня серьезной битвы в любой из двух мировых войн.

Если принять значение новой семейной демографии, из нее следует, что ни одна из развитых стран с низким уровнем рождаемости больше не может играть роль классической великой державы: это относится и к США, и к России, и к Великобритании с Францией, а тем более к Германии и Японии. Пусть эти страны по-прежнему обладают атрибутами военной силы или экономической базой для развития военного потенциала, но их общество настолько не терпит жертв, что по сути является демилитаризованным или близким к этому.

Если оставить в стороне самооборону и такие особые случаи, как война в Персидском заливе, общество согласно мириться лишь с такой войной, которую можно вести бомбардировками на дальних расстояниях, не подвергая риску солдат на суше. Многого можно добиться с помощью ВВС, почти не жертвуя жизнями, и флот тоже может быть иногда полезен; сейчас внедряются некоторые виды роботизированного оружия, и их будет еще больше. Но Босния, Сомали и Гаити напоминают нам, что типичное для великой державы занятие, «восстановление порядка», все еще требует сухопутных войск. В конце концов, без пехоты, пусть и моторизованной, не обойтись, а она теперь используется очень редко – из опасения потерь. Конечно, страны мира с высоким уровнем рождаемости пока могут воевать по собственному выбору, и в последние годы кое-кто из них так и поступал. Но даже среди них только у отдельных, очень и очень немногих стран, обладающих боеспособными вооруженными силами, нет других ресурсов, которыми располагают великие державы, – скажем, стратегического охвата операций или широкой сети разведки.