Стрекоза

– Простите, как вы сказали? – встревоженно посмотрел он на соседа, которого знал как человека сдержанного, положительного и, что особенно характерно, придерживающегося исключительно материалистического мировоззрения. Ему даже показалось, что он ослышался.

От стыда Штейнгауз покрылся пятнами, но стойко повторил:

– Вы в жизнь после смерти верите? – И, боясь осуждения доктора и одновременно желая все-таки услышать от него какой-нибудь ответ, скорее всего – разубеждение, что такого быть просто не может, он, путаясь в мыслях и словах, стал перебивчато объяснять: – Доктор, вы… вы не поймите меня неправильно, мы знаем друг друга много лет, вы, вы и я, мы… всегда дружили, Паша, племянник ваш, в общем, он мне как родной, а тут, тут такая история…

Тут вошла Арина с подносом в руках. Поставила поднос на столик, сдернула салфетку с приготовленного угощения.

– Голубчик, да что с вами, успокойтесь, не надо так волноваться, – пробормотал доктор и, обрадовавшись подносу с двумя рюмочками коньяку и блюдцем с тоненько нарезанным сыром и лимоном, махнул Арине, чтоб не мешала им, и поспешно пододвинул одну рюмку Штейнгаузу. Арина церемонно вышла. Затворила дверь.

Витольд Генрихович хоть и не любил спиртное, тотчас же из вежливости пригубил темно-коричневую жидкость, ярко блеснувшую бесноватым янтарным бликом в свете настольной лампы.

– Дело в том, что, как бы вам поделикатнее это объяснить, Берта Филипповна и я, мы, мы были очень близки, да, понимаете, но в душе я всегда знал, что она, она, она совсем не любила меня.

Несмотря на то, что Витольд с трудом произнес это признание, ему отчего-то сразу стало легче, хотя должно было быть совсем наоборот. Фантомов удивленно поднял брови.

Витольд, заметив это, быстро попытался предупредить его следующую реплику:

– Нет, нет, не разубеждайте меня, это правда, как и правда то, что мы прожили многие годы в мире и согласии и были очень верны друг другу, но она, вы понимаете, она ведь никогда меня не любила. Вы спросите, откуда я это знаю, а я знаю, потому что все эти годы она любила совсем другого человека. Да, да. Вы позволите? – Витольд снова взял рюмку и на этот раз, против ожидания, резко опрокинул все ее содержимое в рот. Он скривился от терпкого вкуса напитка, и его лицо передернулось как от судороги – было ясно, что вкус коньяка, боль сердечная и боль физическая в эту минуту причудливо переплелись для него в одном болезненном ощущении.

Фантомов, конечно, хотел было что-то сказать, но понял, что надо дать человеку выговориться, и, чтобы поддержать Штейнгауза, тоже резко опрокинул свою рюмку.

Витольд Генрихович продолжал:

– Теперь я знаю это наверняка. О, не удивляйтесь, я не сошел с ума, хотя, наверное, все-таки сошел. Ах, как, однако, тяжело об этом говорить! – всплеснул он руками и потер лоб, покрытый испариной от переживаний, как, впрочем, и от горячительного.

Доктор терпеливо молчал и только изредка напряженно смотрел на собеседника. Притворно ленивым жестом он поддел кусочек лимона и стал выедать его мягкую часть, стараясь поменьше гримасничать, благо Арина догадалась обильно посыпать лимон сахаром.

Витольд продолжал:

– Случилось так, что до меня у Берты Филипповны был только один мужчина, то есть их было много, но он был один, ах, как это, право, бессмысленно звучит!

– Отчего же бессмысленно, – вдруг пришел ему на выручку доктор. – Как раз все понятно. – И он взял еще один кружочек лимона и так же стоически выел его, почти не поморщась. – Эффектная женщина может принимать ухаживания многих, но привязана бывает только к одному или… вообще ни к кому…

Но Витольд, не дослушав фразу до конца, обрадованно вскричал:

– Именно, именно! – И поспешил пояснить свою запутанную мысль, пока ее ясность в очередной раз не покинула его: – Она всегда любила только его, его одного, она восхищалась им, она любовалась им, каждая его несусветная глупость, каждая непроходимая пошлость возводилась ею в ранг истины в последней инстанции, философической максимы, если хотите, а это увлечение лошадьми – это же дикость, полная дикость, загонять животных ради собственной наживы, пустой флер, чтобы показаться аристократом, хотя в душе он всегда был и оставался тем, кем он только и мог быть – пустопорожним необразованным болваном, купчиком средней руки, пошляком-недоучкой. И даже профессию он себе выбрал под стать – дешевую и пошлую, как и он сам! Представьте себе, кем он работал – тапером!

Штейнгауз презрительно и нервно усмехнулся, перевел дух и опять протер ладонью лоб. Фантомов уже с любопытством и некоторым ехидством смотрел на гостя.

– Это вы, случайно, не Жоржа Периманова имеете в виду? – спросил он.

Витольд скривился, как будто его полоснули по лицу ножом или хлестнули плетью пониже спины:

– Так вы его знали?!