Стрекоза

Детство маленькой Лизе, а точнее, маленькой Ляззат запомнилось тем, что ее никто никогда не любил и она всем только мешала. Худая, как щепка, нескладная, недоверчивая, она была похожа на запуганного волчонка, которого люди подобрали где-то в лесу, но сколько ни старались – приручить не получалось. Глаза у нее были узкие, блестящие и черненькие – как бусинки, и такого же цвета волосы – жесткие, как иголки, и их трудно было расчесать. Только ее бабушке Ляйсан иногда удавалось распутать их и заплести в косы. Бабушка с силой проводила желтым пластмассовым гребешком с широкими грязноватыми зубьями по спутанным волосам девочки, потом делила их на несколько прядей, туго стягивала в толстые, тяжелые косы и закручивала резинками, а Ляззат все это время истошно верещала, как будто ее резали. Бабушка потому и не любила этим часто заниматься. Да и некогда ей было – она работала на дому: валенки валяла, шапки шила, носки вязала. Тем и жила. Вообще-то, Ляззат тоже назвали Ляйсан, но, чтобы не происходило путаницы, малышку вскоре стали звать Ляззат, а когда переехали из поселка Кукмор в Вятские Поляны, ее отдали в круглосуточный садик, потому что родители ею не занимались, увлекались выпивкой и часто ездили всякой всячиной на базарах торговать, и там, в этом садике, толком не разобравшись, ее почему-то записали Лизой.

На выходные бабушка брала внучку к себе, и Лиза знала, что первое, что она увидит с порога: на столе со скатертью в сине-красных квадратах будет желтовато-масляная горка чак-чака, украшенного разноцветными горошинами розовых, бирюзовых и даже зеленых драже, и они с бабушкой будут пить чай из брикета, который варился в маленькой голубой кастрюльке с чуть отбитыми краями, и пить его они будут из расписных пиалок с красно-коричневым узором, похожим на листья калины, добавляя в него масло и соль. Поэтому самым любимым днем недели для Лизы была пятница – когда они вместе пили чай и разговаривали. Вернее, говорила бабушка, а Лиза рассеянно слушала и мечтала о том, чтобы вечер пятницы длился три дня, суббота – два дня и чтобы воскресенье никогда не наступало, потому что после него обычно следовал понедельник, когда ей надо было возвращаться в сад-интернат.

Бабушка жаловалась на то, что ей тяжело одной зарабатывать на жизнь, а сын Бакир – отец Лизы – не шибко помогает. Раз в месяц приедет с невесткой на пару дней, кинет сто рублей и из них же еще на продукты рублей пятнадцать заберет, им самим же чтобы еду приготовила, и опять уедет на месяц. «Кабы люди мои носки и шапки не брали, не знаю, на что бы мы с тобой, кызым, жили», – кивала Лизе и цокола языком бабушка Ляйсан, дуя на чай.

В доме пахло овечьей шерстью и кислым молоком. Бабушка сама делала кефир и творог – катык, а еще сюзме и корт. Лиза всегда удивлялась, как это происходит, что из белого и жидкого может получаться такая разная еда – и рассыпчатая, и мягкая, и твердая, и разного цвета: от бледно-желтого до красно-коричневого. На кухне всегда висели марлевые мешочки с мокрым, еще не отжатым творогом-сюзме, откуда в широкие кастрюли стекала по капле сыворотка, и потом бабушка заставляла Лизу пить эту прозрачную зеленоватую жидкость перед едой для аппетита. А сладко-кислый корт они долго варили с медом и добавляли в него топленое масло, и из него тогда получался сладкий кортлы май. Лиза ела его ложкой, смотрела на снег из окна, пока не стемнеет, и снова удивлялась превращениям молока из белой жидкости в красный твердый «торт».

И все-таки, несмотря на то что бабушка Ляйсан брала ее к себе и вкусно кормила, Лиза чувствовала, что бабушка ее не любит, а делает это по какой-то другой причине. Она никогда не гладила Лизу по голове, не прижимала к себе, как делали другие бабушки, гуляющие с внуками на улице, и всегда торопливо кидала ей колготки и свитер с рейтузами на кровать в понедельник, чтобы она сама одевалась, перед тем как сесть в переполненный автобус, на котором она отвозила Лизу в сад. А однажды, когда Лиза прыгала с дивана на стул, чтобы как-то развлечь себя в долгий зимний вечер, она промахнулась мимо стула, упала на стол, а потом – на пол, задев при этом кувшин с кислым молоком, что стоял на столе, и больно ударила коленки. Бабушка стала громко ругаться и в сердцах сильно шлепнула Лизу по голове тяжелым кухонным полотенцем. Это было бы еще полбеды, но при этом она воскликнула: «Да откуда же ты взялась на мою голову, дикарка этакая! Одни убытки через тебя! Что ты скачешь по дому, как шайтан!»