Стрекоза

Сквозь блики глянца на нее строго и дерзко смотрел черно-белый… Ульфат, но как если бы это был не он, а… молодая женщина – на ее лице раскинулись те же брови, как и у него, они прятались за завитой челкой темных вьющихся волос и так же обрамляли непокорной дугой те же дерзкие, смелые глаза, в которых тоже поблескивали искорки солнца. Женщина глядела в камеру ясно и прямо, и линия рта у нее так же, как и у Ульфата, шла тонкой, ровно очерченной нитью, лишь слегка приподнимающейся к самым уголкам. Сердце всполохнуло знакомой блаженной болью, как бывало каждый раз, когда Ульфат проходил мимо нее или когда она замечала его на переменке в толпе. Она тихо ойкнула, словно укол ей сделали не семь часов назад «в медсанбате», а только сейчас. Потом острая боль перешла в тупо ноющую.

Она спрятала карточку назад за пояс и пошла в постель. Но спать не могла, ворочалась и думала, кто же был на фотографии. Его мать? Сестра? Другая какая-то родственница? И почему она была ему так дорога? Ведь раз он оказался в интернате, она тоже, как и Лизины родители, судя по всему, бросила его. Нет, это, конечно, было понятно, почему она была ему дорога, но вопрос был в другом, и его трудно было осмыслить. Лизу мучило жгучее, злобное любопытство – что она такого сделала, чтобы он так дорожил ее портретом? Что? Ну родила она его, если это была его мать, ну кормила обедами, ну покупала вещи. Ну и что? А если она гладила его по голове и прижимала к себе, так это ж ей повезло – гладить его и прижимать. А ему-то что? Значит, ему было это приятно?

Ответы были простые и очевидные, но Лизу терзало чувство какой-то подымающейся в душе волны несправедливости и зависти к этой глянцевой красивой родственнице Ульфата, чем-то похожей на «лакированную» жену отца Дамиру – ведь раз Ульфат так дорожил ее фото, значит, он – Лизе было даже страшно произнести в уме это слово – значит, он ее любил? А иначе не носил бы везде с собой! Эта мысль обожгла ее, как чиркнутая вблизи лица спичка.

«Да что они все знают про любовь?!» – подумала Лиза и нервно взбила свою свалявшуюся в ком подушку. Что он знает про то обожание и преданность, с которыми Лиза носила его в душе – всего Ульфата, – с его непослушной челкой, с чуть оттопыренными мальчишескими ушами, на которые небрежно падали отросшие прядки каштановых волос, с надменным кончиком носа и искорками солнца в глазах и тенях на чуть скошенных скулах… Или как она восхищалась его ухмылками и самыми глупыми шуточками, и даже когда он непотребно ругался во время футбольной игры, обидно обзывая мальчишек из другой команды, забивших мяч в его ворота, – и тогда для Лизы эта брань звучала как музыка. И вот войди он сейчас в их спальню, где глупые девчонки шушукаются под одеялами, сравнивая, у кого что под майкой больше выросло, и скажи ей, чтобы она за него умерла, она бы и глазом не моргнула и с радостью бы выполнила его приказ.

Но для него она была никто – просто долговязая девица из параллельного класса, «тунгуска», к тому же с приветом и «немая», и ее фотокарточку он никогда не будет прижимать рукой, проверяя, не потерялась ли она из его нагрудного кармана.

Лизе стало жалко себя, она очень расстроилась, разволновалась и незаметно расплакалась, размазывая слезы по горящим щекам. Чтобы никто ее не услышал – ни начавшая потихоньку похрапывать дежурная воспитательница, ни все громче хихикающие рядом соседки, – Лиза накрыла голову подушкой, а сверху одеялом и заревела так, как будто впервые за много лет к ней пришла бабушка Ляйсан и снова попыталась расчесать желтоватым пластмассовым гребнем ее непослушные волосы-иголки и заплести их в толстые, тугие косы, несмотря на все Лизины крики.

IX

Кроме Гели, которая была и непосредственным начальством, и одновременно наставником, и приятельницей, аура которой заполняла Людвикины дни и вечера – случалось, что вызывали и на вечерние смены, – Людвика сдружилась со своей сокурсницей, полноватой и на первый взгляд медлительной Лерой Пирохиной. Лерины родители семь лет назад приехали в Ленинград из Нижнего Тагила по комсомольской путевке – работать на Ленметрострое, да так и остались жить в Северной столице. Лерин папа был каким-то начальником строительного подряда, а мама работала бухгалтершей, тоже в управлении Ленметропроекта, и они считали, что Лера должна пойти по их стопам, то есть поступать в ЛИСИ, Ленинградскиий инженерно-строительный институт. Но дочка мечтала стать военным хирургом, упрямилась и, назло родителям, предлагавшим ей подождать еще год и передумать, записалась на те же курсы, что и Людвика: химии, физики, анатомии – и передумывать явно не собиралась.