Стрекоза

Потом вынула из ящика стола альбом. Там еще были его рисунки – и большие, и маленькие, и тоже везде была она, но только неприлично было бы их на стенку вывешивать, хотя она бы, наверное, хотела. Правда, бабка Юлдуз, пока Лиза на смене, нет-нет да и зайдет к ней в комнату – проверяет, что и как, хотя никогда не признается. Но Лиза с порога чувствует. Даже ложку золоченую под подушку сначала прятала, а вдруг бабке Юлдуз тоже понравится? Только когда дома была, заветную ложку из-под подушки вынимала. Потом надоело прятать-вынимать, подошла к Юлдуз, по-татарски сказала: «У меня ложка есть. Вот эта. От родителей. Все, что осталось. Не трогай ее, хорошо?» И так на бабку посмотрела, что у той во рту пересохло. Старая Юлдуз охнула, часто заморгала: «Да что я, не человек, понимаю, не воровка я какая-нибудь, ложки у квартирантов таскать! Не трону я твою ложку, не бойся».

«Теперь не тронет, – усмехнулась Лиза, вспомнив напуганную старуху. – Но приходить – приходит иногда Юлдуз, не без этого, по полкам шарит. Так что нет, эти рисунки на стену никак вешать нельзя».

Вот на одном она со спины по пояс, вполоборота повернулась к нему, одеялом прикрывается, на другом – в профиль, худая, совсем неприкрытая, и еще на одном руки за голову положила, грустная, а вот на этом – силуэт один, а на том, на пол-листа – вся целиком. Лиза закрыла тетрадь, в ящик назад поглубже спрятала – нет, не покажет она их никому, для нее одной рисовал, и потому бережет альбом этот как самый бесценный подарок.

Про Ульфата вспомнила – он тоже берег фотокарточку свою в нагрудном кармане, а она вот, по глупости детской, ее украла. Украла не для того, чтоб сделать ему больно, а чтоб себе шанс поговорить с ним заработать. А сделала больно.

Очень больно. На другой день лица на нем не было, всей группой мальчишки эту карточку искали, всю спальню вверх дном перевернули, ничего не нашли. На завтраке он сидел с опухшими глазами, ни с кем не разговаривал. У Лизы сжималось сердце, глядя на него, а с другой стороны, злорадство какое-то вдруг всплыло – вроде как месть тем, кого он любил, а они его – нет, ведь бросили, бросили, а она бы никогда его не бросила, всегда бы солнечным светом на лице его любовалась. И такой сладкой показалась ей эта месть, что решила Лиза фотокарточку уничтожить, ножницами разрезать и в ведро мусорное выбросить, потому что должна быть справедливость на свете – те, кто бросает, не должны быть любимы, а только те, кто сам любит.

Оставался один день перед выездом терещенских. Ульфат ходил хмурый, рассеянный, все под ноги смотрел, под столы, под стулья заглядывал, под парты – а вдруг найдется сокровище его? Не выдержала Лиза, сменился ее праведный гнев на жалость к нему. Да и план свой так до конца и не выполнила – не дотронулась до кумира своего. Для чего все тогда задумала? Чтобы носить чужую фотокарточку под поясом от чулок и сгорать поминутно от страха, злости и зависти? И разве это – любовь? Вспомнила, как ей тепло сделалось, когда на его лице солнечный зайчик запрыгал, лед в ее душе растопил. Как было хорошо! А теперь – хорошо? Нет, опять темно и стыло. И Ульфату тоже плохо. Вот почернел весь, не смеется, не шутит. Один на скамейке сидит, башмаком пыль поддевает, голову опустил. Даже Петьке Сопле нечего сказать – ничем друга не может успокоить. Сам с ребятами в футбол играет, на воротах вместо Ульфата стоит, третий мяч подряд пропускает. Их класс уже две игры продул. Все кругом разрушается, и это только потому, что Лиза фото украла? Получается, что злой поступок, словно камень в воду брошенный, круги разрушения вокруг себя множит, и не только тому плохо, у кого украли, но и всем остальным – тому, кто украл, и тем, кто рядом и кто ничего об этом не знает.

Выждала Лиза, когда все на обед с площадки ушли, подошла осторожно к Ульфату. На скамейку рядом села. Он посмотрел на нее невидящим взглядом, сквозь челку каштановую, над бровями нависшую, резко спросил:

– Тебе чего?

Лиза вся съежилась. От кумира своего слышать злые нотки – ох как нелегко!

– Ничего, – сказала. – А что, скамейка твоя? Уже и сесть нельзя?

А у самой сердце заколотилось – так близко никогда с ним рядом не сидела. Внутри все затрепетало. Только бы не встал и не ушел. Нет, не уходит, нахохлился, как воробей под дождем, ссутулился.

Лиза помолчала, желтый лист клена с земли подняла, на прожилки его красные сквозь солнце посмотрела.

– Ты чего такой? Уезжать не хочешь? – наконец спросила.

– Не-а.

– А чего?

– А тебе чего? – огрызнулся Ульфат и снова поддел башмаком пыль под скамейкой.

– Ты всегда веселый. А теперь – нет, – добавила и посмотрела на него.

В глазах Ульфата на минуту проскочила искорка любопытства: уж никак не думал, что эта «немая» говорить умеет.

– Да вещь одна, – тяжело вздохнул Ульфат, – вещь одна ценная у меня пропала, вот и не до веселья. Два дня уже ищем, никак не найдем, а тут уезжать надо, вот и получается, что искать ее я больше не смогу.