Стрекоза

А потом Лиза жевала остывшую тушеную капусту и думала: ну и дуреха же она, хоть война до их мест не дошла, но надо было об этом тоже подумать, что и у некоторых из них, интернатских, тоже родители на фронт могли уйти, а она – бросили, бросили… В их городе было много эвакуированных, народу чужого понаехало, черные громкоговорители повсюду установили, чтобы население сводки с фронта могло всегда слушать. Только все это было там – за оградой интерната, а у них жизнь текла по-старому: школа, уборки территории, физзарядка по утрам, перемены, занятия после уроков. Как и раньше, иногда фильмы привозили, теперь вот военные: «Истребители», «Парень из нашего города», «Жди меня» (этот ей особенно понравился – ждать она и сама умела, и увиденная история показалась ей очень близкой, своей). Песни разучивали о войне: про Катюшу, про синий платочек. А еще девочек учили пилотки для фронта шить в швейных мастерских. Но в остальном жили они так же, как и раньше: голодно, неуютно, никто их не искал, не находил, не любил…

…Лиза подняла голову со стола – не заметила, как задремала. Выключила лампу, попила воды прямо из графина, разделась, легла на большую кровать, занимавшую чуть ли не все пространство ее маленькой комнаты. Вдохнула запахи подушки: свой – горьковатый, от лосьона, что сама на лимонных корках с водкой делала по книжке о косметике на дому, и Севкин – зеленого чая, так как поила его чаем. Первый раз с молоком и солью попробовал– плевался сначала, а потом ничего, привык. Лиза улыбнулась. Завтра выходной, а ей хочется, чтобы скорей понедельник, когда у Севы смена: соскучилась по нему – страсть, словно год не видела.

Из окошка с черного неба на нее долго смотрели далекие холодные точки – мигающие звезды, как будто говорили: «Не печалься, тунгуска, все будет хорошо». С тем и заснула.

XII

Звуки фокстрота не клеились к рассеянному солнечному свету, который плавно и неспешно заливал террасу ресторана «Причал». Не в меру резкие и бравурные, эти каркающие звуки разбивали томную негу зеркал, лениво отражающих легкомысленные летние шляпы дам с бусами на холеных шеях. Как ожившие портреты в громоздких золоченых рамах, отражения прелестниц принужденно хохотали, показывали белые зубы, в то время как их кавалеры, кто в штатском, кто в погонах, без устали наполняли высокие бокалы своих спутниц бледно-соломенным мускатом «Массандра».

Среди дам особенно выделялась та, что сидела одна у окна наискосок от главного зала и мечтательно смотрела на музыкантов. Она была обернута в струящиеся креп-жоржетовые ткани розово-кремовых оттенков, как дорогая конфета в нескольких шуршащих обертках. Изящно поднося бокал на тонкой длинной ножке-шпильке к полуоткрытым губам, она едва пригубливала горьковатый мартини, играющий золотистыми лучами в бликах оконных стекол. В бокале, как миниатюрная лодочка, плавала зеленая маслинка. Про себя дама напевала тревожно-сладкую мелодию «Мне декабрь кажется маем» из «Серенады солнечной долины», более подходящую, как ей казалось, к окружающей обстановке. Она старалась мысленно вторить чарующему голосу певицы Пэт Фрайди, которую никто никогда не видел на экране, а вместо нее все любовались на кукольное лицо актрисы Линн Бари, искусно открывающей рот и имитирующей глубокие чувства, которых она сама, может, никогда и не испытывала – просто так учил режиссер.

Бело-розовые ажурные перчатки до локтя очень шли к слегка тронутым персиковым загаром рукам молодой дамы, и ее облик, и солнечный зал напоминали увертюру с героиней из волшебной музыкальной сказки, действие которой только начиналось и обещало быть загадочным и очень интересным.

Из глубины ресторана за ней неизменно следил взгляд молодого контрабасиста, стоявшего от окна на довольно большом расстоянии, но уверенного, что слышит все ее мысли. Как бродячий музыкант под окнами богатых господ, он, гадая по губам, читал ее немые послания и выбирал музыкальную пьесу для игры. В какой-то момент, после некоторого размышления, он вдруг решил остановить шумные взвизги фокстрота. Что-то сказал пианисту, а тот, уже лениво наигрывая предложенный мотив, кивнул саксофонисту, и через минуту мелодия из «Серенады», которую напевала дама у окна, полилась в зал.

Обволакивающие аккорды мягко и плавно заструились в воздухе. Они почтительно подкрадывались на цыпочках к феерической красавице, а глаза контрабасиста, казалось, не мигая застыли в ожидании – он не сводил глаз с розово-кремового облака у окна, пытаясь получить ответ, угадал ли он пожелания прекрасной дамы, и по тому, как ее взгляд был устремлен в его сторону, он понимал, что да, на этот раз угадал.