Стрельцы

— И мне также! — прибавил Емельян; налил из кувшина кружку воды и выпил ее, примолвив: — За здравие всех красных девушек!

— Неча сказать, умел чем за их здравие выпить! — заметил насмешливо пожилой крестьянин, который был родом из Ярославля, ремеслом плотник, а по прозванию Филимон Пантелеич.

— Водою ума не пропьешь, оттого я и люблю ее. Про меня, не бойсь, не скажут добрые люди: было ремесло, да хмелем заросло!

— Вишь ты что! — отвечал Филимон. — Не бойсь, ремесло у меня не зарастет прежде твоего. Топор мой как жар горит; нет на нем ни единой ржавчинки; а у тебя, я чай, на поле крапива да лебеда.

— Нет-ста, любезный, метил ты в ворону, да попал в корову. Я не землепашец, а есть у меня посильно-место лошадок. На них я добрых людей катаю, товары и всякую всячину перевожу. Случалось и пьяных с улицы поднимать, да домой отвозить. Авось и тебе когда-нибудь услужим.

— Да что ж ты в самом деле ко мне привязался! Что за нахал такой! — закричал плотник. — Не хочется мне только смущать честной беседы — прикусил бы ты у меня язычок!

— И, полно вам, гости дорогие, ссориться! — возгласил хозяин. — Кто меня любит, тот помирится. Худой мир лучше доброй брани!

— Мировая так мировая! — сказал Емельян. — Не взыщи, Филимон Пантелеич! На брань слово купится.

— Ради хозяина и я от миру не прочь! — отвечал плотник.

В старину русский народ на празднествах весьма склонен был к быстрым переходам от дружелюбия к ссоре и от ссоры к миру. Иногда и бояре за праздничным столом ссорились и тут же мирились. Они любили

Подравшись, утопить вражду свою в вине!

Наблюдатель нравов и ныне может заметить эту черту характера в простом народе на каждом гуляньи или общественном празднике. Как часто случается видеть двух земляков, выходящих из питейного дома, которые, пошатываясь, сначала обнимаются и целуются, потом вдруг начинают спорить и браниться, потом, поправив рукавицы, приятели подчивают друг друга кулаками, и, наконец, опять возвращаются туда, откуда вышли, чтобы праздновать мировую.

Но не одна эта черта характера была причиною ссоры, начавшейся между Емельяном и Филимоном. Против них за столом сидела дочь пономаря Анюта, молодая девушка, славившаяся по селу красотою. Обоим она приглянулась, да так, что оба решились к ней свататься. В то же время каждый из них заметил своего соперника. От этого и произошло у них мгновенно в душе неприязненное друг ко другу расположение. Можно ли после этого утверждать справедливость беспрестанно повторяемого изречения: любовь слепа? Напротив, должно согласиться, что у любви самые зоркие глаза; оттого влюбленный Емельян в Филимоне, а влюбленный Филимон в Емельяне тотчас увидели соперника, между тем как пономарь и прочие невлюбленные гости никак не могли понять причины их ссоры, хотя и глядели на них во все глаза.

После обеда все легли отдохнуть, по обычаю тогдашних времен, который произошел, вероятно, оттого, что многие из предков наших после стола принуждены были бы лечь и против обычая. Подкрепив силы сном, хозяин и все гости вышли за ворота. Один из последних вытащил из сапога рожок, другой взял балалайку. Анюта и несколько ее подруг из сельских девушек взялись за руки и составили круг. Запели песню «Не будите меня, молоду!». Когда дошло до того места, где в песне поется: «Одна девка весела, во кругу плясать пошла», Анюта по приказанию отца подбоченилась и, потупив свои прекрасные глаза в землю, восхитила пляскою всех гостей пономаря Саввы. Когда пропели: «Сама пляшет, рукой машет, пастушка к себе манит», — то она начала манить к себе своего отца.

— Что ты, дочка! — сказал пономарь Савва, который, мимоходом сказать, был хром. — Куда мне плясать с тобою! Поди-ка, Емельян Архипыч, покружись с нею. Ты, я чаю, мастер!

С этими словами взял он за руку Емельяна и ввел его в круг.

Поправив рукавицы и сдвинув шапку набок, Емельян приосанился. Под звук песни начал он сначала притопывать ногами и приподнимать легонько правое плечо; потом, хлопнув в ладоши, подлетел к Анюте. Она начала отступать и отвернула от него голову, а он уже с другой стороны смотрит ей в лицо и манит ее к себе.

— Лихо пляшет! — говорили вполголоса некоторые из гостей.

Не выдержал Филимон. Поправив рукавицы, и он бросился в круг и начал прямо с присядки.

— Эк-ста чем хочет удивить! И я этак умею! — сказал Емельян и тоже пустился вприсядку.

Верно бы ни тот, ни другой не захотел уступить своему противнику в искусстве пляски, и, без сомнения, оба ратоборца легли бы на месте, если бы не кончилась песня, а вместе и пляска.

— Знатно! Исполать вам, добрые молодцы! — повторяли гости.

После пляски началась игра в горелки. Емельяну удалось поймать Анюту, и никто уже не мог их разлучить в продолжение целой игры.

Между тем Филимон, перестав давно играть, подошел к отцу Анюты, отвел его в сторону и сказал ему напрямик, что он сватается к его дочери.