За домом садик или скверик, кажется, огорожен. Играли там с Таней, мешали рукавички, мы их и зарыли в песок. Потом искали, так и не нашли. Перед крыльцом – лужа. Кажется, она никогда не просыхала. А чуть дальше – общественная уборная. Не знаю, почему я там была или бывала (у нас, конечно, был горшок, с которым я путешествовала все военные года, а потом, уже в Хибинах, разбила – он был фарфоровый), но точно бывала. Ужас, но и обыденность этих сортиров известны всем. Такой ужас был и у меня. Взрослые ходили, конечно, туда. По ночам тоже. Освещения, конечно, никакого не было. А было ли вообще электричество? Думаю, что нет, потому что от электрической лампочки сохранились более поздние воспоминания, а керосиновую лампу знала всегда.
Кругом еще какие-то дома. Дом Эйхфельдов – как оазис, с садиком, в котором цветы и вообще какой-то особый уют. Там бывали не раз. Уходящая куда-то вдаль дорога. Помню, гуляю перед домом одна. Значит, и одна гуляла. Подходит почтальон, дает письмо (конечно, треугольником, других писем долго не знала) и говорит, чтобы я отдала маме. А я знаю, что мама в городе (станция, на которой мы жили, как потом узнала, была в нескольких километрах от Красноуфимска). Беру письмо и иду по дороге в сторону города. Кто-то меня подобрал и вернул домой.
Особые места – леса и огороды. Огороды были по другой дороге, шедшей через лес. Там мама после работы убирала картошку. Были с ней неоднократно, хотя сами не ходили. Опять почему-то оказалась одна. Решила пойти к маме на огород. Шла по дороге, через лес. Был какой-то огород, спросила, где мама. Мне сказали, что мама там, и показали рукой. Не знаю, почему не остановили, не подобрали. Может быть, были очень заняты своей картошкой, а может быть, мама была неподалеку на своем участке и не заметила меня, а я не заметила ее. Вошла в лес и потом ничего не помню. Дальнейшую историю под названием «Как Неня потерялась», которая рассказывалась несметное количество раз, так что уже стала вызывать смех («Как? Вы не знаете, как Неня потерялась?»), несмотря на ее безусловный трагизм, знаю со слов мамы и бабушки. Мама вернулась с огорода. Бабушка и Таня дома. «А где Лена?» А Лены нету. Мама снова на огород, в лес, темнеет, в общем – жуткая история. Осень же уже, рано темнеет. И как толкнуло что-то маму, побежала в нужную сторону и только увидела, как мелькнул среди кустов помпон моей шапки. «А она бредет, совершенно безнадежно». Мама бросилась ко мне, взяла на руки, а я зареванная, сопливая и, главное, молчу. Всю обратную дорогу молчала, дома молчала, умыли, согрели, накормили и пр. И наконец я произнесла фразу (после рассказа об этом бабушка обычно начинала плакать): «Неня кричала: „Мама, мама“. Никто не отзывался».
А в лес ходили за грибами. Грибы вошли в жизнь с тех времен. Помню особенно хорошо подберезовики. Других грибов и названий не помню. Кажется, как-то ходили за лесной земляникой. Но вкуса ее не помню. В тот или в какой-то другой раз запомнила березовую рощу – светлая, какая-то торжественная, мягкая зеленая травка и белые стволы берез, растущих редко. Других таких березовых рощ больше никогда не видела.
Еды почти не помню. Мама говорила, что было очень голодно. Но еду она делила поровну, и мне, самой маленькой, доставалось пропорционально больше всех. Может быть, поэтому и не помнила. Тане (кажется, на день рождения) подарили глиняную кружечку с медом. Кто подарил, не помню. Вкус самого меда не помню, а чашка долго еще хранила медовый запах. Мы нюхали ее.
Книгу помню одну. Она называлась «Морозко»[1724]
. Ее бабушка (в основном) читала нам постоянно. Книга начиналась с «Не ветер бушует над бором…», потом вскоре шли «В зимние сумерки нянины сказки Саша любила», а также там была сказка «Морозко» («Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе красная?») и два стихотворения. Одному обучили меня для выступления (наверное, для елки или просто так), а второму – Таню. Оба я до сих пор помню наизусть. Мое:А вот Танино: