Сценарии перемен. Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II

Было время, когда теория позволяла уродовать исторические факты, как только угодно фантазии автора; но зато тогда и на историю смотрели иначе, чем смотрим мы. Современные понятия об истории и искусстве внушают нам другие желания и требования. Если история смотрит на искусство с уважением, то и искусство должно уважать историю, не распоряжаясь ее фактами самоуправно и безотчетно. Оно должно знать, что в них заключается свой глубокий, человеческий смысл, и потому его обязанность понять этот смысл и представить его в художественной картине как жизнь не вымышленную, а действительно прожитую и следственно имеющую значение и интерес для всех, у кого бьется сердце жизнию. Мы не стоим за какие-нибудь мелочи или частности, потому что искусство все же не история, и что важно для истории, то может быть делом второстепенным для искусства718.

Таким образом, современное искусство, по Стоюнину, обязано быть тесно связано с исторической наукой, развитие которой сделало немыслимым прямое противоречие литературного вымысла фактам. Показывать публике заведомо недостоверные подробности – значит не уважать ее, предполагая в зрителе незнание отечественной истории:

…дозволить себе так изменить действительный факт значит допустить возможность представить, напр., Иоанна, делающего подход в Сибирь вместе с Ермаком или действительно убегающего к английской королеве, как он и имел намерение. Но кто же из русских не заметит такой нелепости и кто очаруется ею?719

Стремление к достоверности ассоциируется у рецензента с современным развитием национального самосознания: знание истории и недовольство отступлением от нее предполагаются именно у «русских» зрителей. Скорее всего, критик намекал на немецкое происхождение самого драматурга, пытающегося писать для русской аудитории и совершенно к этому не готового ни в силу банального невежества, ни в силу своего происхождения (ксенофобия Стоюнина вряд ли может удивить читателя, ознакомившегося с высказываниями университетских ученых, приведенными в предыдущем разделе). В то же время трудно сказать, осознавал ли рецензент, что пьеса Розена была написана в 1830‐е гг. (см. главу 1), однако вряд ли это послужило бы в его глазах извинением, – недаром он ссылался на «Бориса Годунова» как на образец исторической драмы, основанной на работе с источниками.

Такой подход к проблеме вымысла и достоверности в исторической драматургии в русской литературе эпохи реформ был достаточно влиятелен. Как особенно выдающееся достижение он воспринимался на фоне более раннего периода, когда зачастую документальная точность драмы могла вызвать цензурный запрет. Можно вспомнить, например, отзыв секретного Комитета 2 апреля 1848 г. о драме Рейнталя «Ярополк», составленный 12 октября 1849 г.: