Сцены частной и общественной жизни животных

Виргиния в своей первоначальной форме[653] пребывала в павильоне, который ошеломил бы поклонников мавританской или сарацинской архитектуры, настолько сильно превосходил он кружевные узоры Альгамбры, Хенералифе[654] и самых знаменитых мечетей. (См. также альбом, включающий семь тысяч гравюр с видами Опунцистана[655].) Павильон этот располагался в глубокой долине, склоны которой поросли густыми лесами, подобными тем, что описаны Шатобрианом в романе «Атала»[656]; поблизости протекал благоуханный поток, по сравнению с которым кельнская вода, португальская вода и прочие косметические средства – все равно что черная, грязная, вонючая вода Бьевры[657] по сравнению с очищенной водой из Сены. Полчища солдат в мундирах из марены, точь-в-точь похожих на французские[658], охраняли долину со всех сторон. Вокруг павильона плясали и пели Баядеры. Принц в крайней растерянности суетился и отдавал приказания. Часовые, расставленные на большом расстоянии один от другого, повторяли пароль. Дело в том, что в нынешнем своем состоянии юная особа могла стать жертвой кровожадного Гения по имени Мизокамп[659]. Одетый в латы, на манер средневековых алебардщиков, и в зеленую мантию, твердостью не уступающую алмазу, Мизокамп свиреп и ужасен. Он ничуть не боится подданных Жарпеадо и чем больше их встречает, тем охотнее пожирает на завтрак, да и на ужин тоже. Завидев издали Мизокампа, бедная Анна вспомнила испанцев Фернандо Кортеса, сходящих на мексиканский берег. Глаза сего беспощадного воина сверкают, как каретные фонари, и сам он устремляется вперед со скоростью кареты, впрочем не запряженной лошадьми: лошади ему не нужны, ибо он обладает безмерно длинными ногами, тонкими, как нотные линейки, и проворными, как ножки танцовщицы. Желудок его прозрачен, как хрустальный бокал, а пищу он переваривает в ту же самую минуту, когда пожирает. Принц Поль приказал расклеить во всех лесах и всех деревнях Опунцистана прокламацию, в которой призвал всех своих мыслящих подданных встать между Мизокампом и павильоном и либо задушить Чудовище, либо его насытить. Тем, кто будет пожран, он сулил бессмертие – единственное, что он мог им предложить. Дочь профессора восхищалась принцем Полем Жарпеадо, которого любовь вдохновила на столь тонкие политические решения. Какая нежность! какая предупредительность! Юная принцесса в точности походила на тех запеленутых беби, которых английские аристократы с гордостью приносят подышать воздухом в Гайд-парк. Таким образом, влюбленный принц Поль выказывал своей драгоценной крошке Виргинии поистине материнскую заботу; впрочем, она и была еще самым настоящим беби.

«Что же будет, когда она подрастет?» – подумала Анна.

Вскоре принц Поль заметил в поведении Зашазилии симптомы кризиса, которому подвержены сии прелестные создания[660]. По его приказу были взорваны фейерверки, известившие весь мир о том, что принцесса вплоть до дня свадьбы удаляется в монастырь. По обычаю она укутает себя серыми покровами и погрузится в глубокий сон, чтобы надежнее защитить себя от злых чар. Такова верховная воля феи Физины, пожелавшей, чтобы все создания, начиная с тех, кто выше Человека, и даже с самих Миров, и кончая Бесконечно Малыми, повиновались одному и тому же закону. Невидимые монахини покатили маленькую принцессу в буром коконе с той же осторожностью, с какой рабы в Гаване скручивают светлые листья табака, изготовляя сигары для Жорж Санд или какой-нибудь знатной испанки. Головка принцессы едва виднелась из этого савана, в котором покоилась ее благоразумная, добродетельная и смиренная особа. Принц Поль Жарпеадо сторожил на пороге монастыря и был тоже благоразумен, добродетелен и смиренен, но нетерпелив! Он походил на Людовика XV, который, угадав в семилетней девочке, сидящей подле отца на террасе сада Тюильри, будущую красавицу, взял мадемуазель де Роман под свою опеку и воспитал вдали от света[661].

На глазах Анны принц Поль с восторгом встретил пробуждение Виргинии: подобно античной Венере, выходящей из моря, она вышла из своего позолоченного савана[662]. Точно мильтоновская Ева – Ева английская, – она улыбнулась солнцу, спросила себя, она ли это[663], и обрадовалась тому, что все вокруг такое комфортабельное[664]. Она взглянула на Поля и издала возглас: «Оу!», выражающий крайнюю степень английского изумления.

Принц с рабской покорностью вызвался указать ей жизненный путь по горам и долам своих владений.

– О ты, кого ожидал я так долго, царица моего сердца, благослови своими взорами подданных и владыку; осчастливь здешние края своим присутствием.

Речи глубоко правдивые: ведь вы можете услышать их в любой опере!