Сцены частной и общественной жизни животных

Виргиния поняла, что является предметом безмерного обожания, приняла предложение принца и последовала за ним; с неустанным восхищением прислушивалась она к возвышенному голосу природы, любовалась вечно зелеными холмами и душистыми цветами, но особенное удовольствие доставляла ей трогательная забота ее спутника. Когда они добрались до берега озера, красотой равного Тунскому[665], Поль разыскал изумительно прекрасную лодочку из древесной коры. Сей прелестный челн, похожий на корпус виолы д’амур, был инкрустирован перламутром, украшавшим его тончайшую коричневатую оболочку. Жарпеадо усадил свою милую на пурпурную подушку, и они переплыли озеро, вода которого была чиста, как брильянт самой чистой воды.

– О, как они счастливы! – сказала Анна. – Почему я не могу путешествовать по швейцарским озерам!..

Опунцистанская оппозиция в столичной газете «Шаривари»[666] утверждала, что пресловутое озеро представляло собой не что иное, как капельку, упавшую из окна, располагавшегося на высоте одиннадцати сотен миль, или, в переводе на французские меры, на высоте тридцати шести метров. Впрочем, известно, как должны относиться друзья правительства к шуткам оппозиции.

Поль угощал Виргинию самыми зрелыми и вкусными плодами, он выбирал их для нее, а сам довольствовался остатками; он был счастлив уже тем, что вкушает с нею из одного сосуда. Виргиния в роскошном парчовом одеянии сверкала замечательной белизной и походила на знаменитую Эсмеральду, воспетую Виктором Гюго. Но Эсмеральда была женщина, а Виргиния – ангел. Она бы ни за какие сокровища не полюбила даже маршала, не говоря уже о полковнике[667]. Она глаз не сводила с Жарпеадо, она не могла провести без него ни единой минуты, и, поскольку бедный Поль не способен был ни в чем отказать своей драгоценной Зашазилии, он вскоре совершенно изнемог, ибо, увы, любовь, где бы ни происходило дело, безгранична только в нравственном смысле. Когда усталость совсем сморила Поля и он заснул, Виргиния уселась подле него и стала отгонять воздушных Сувоек, которые грозили смутить его покой. Разве это не одна из трогательнейших сцен частной жизни? Душа в такие минуты порхает вольно, не смущаясь условленными правилами кокетства. В эту пору любовь, прежде таившаяся в глубине сердца, выплескивается наружу! Жарпеадо проснулся от света, который излучали глаза Виргинии, и прочел в них любовь, свободную от покровов, какими обычно окутывают себя женщины с помощью слов, жестов и взглядов. То был восторг столь заразительный, что Поль подхватил Виргинию и они пустились в пляс: их сарабанда напоминала английскую джигу. А это доказывает, что во всех сферах живое существо, испытывающее бескрайнюю радость и забывающее себя, испытывает потребность скакать и плясать! (См. «Рассуждения о пиррической пляске древних», сочинение г-на Пятислива де Листва, члена Института[668].) В Опунцистане, как и во Франции, мещане подражают придворным нравам. Так что танцы здесь устраивались даже в самых крохотных деревушках.

Внезапно Поль застыл, объятый ужасом.

– Что с тобой, любовь моя? – спросила Виргиния.

– Как же нам быть? – воскликнул принц. – Если ты любишь меня, а я люблю тебя, мы устроим славную свадьбу; но потом!.. Знаешь ли ты, ангел мой, какая участь ждет тебя потом?

– Знаю, – отвечала она. – Вместо того чтобы погибнуть на корабле, как Виргиния из книги, или в своей постели, как Кларисса, или в пустыне, как Манон Леско или Атала[669], я умру в родах, как умирают все матери в моем роду: участь совсем не романическая[670]. Но любить тебя в течение целого сезона – разве это не прекраснейший в мире удел? Вдобавок умереть молодой, сохранив все иллюзии, насладившись зрелищем расцветающей природы, оставить многочисленное и могучее потомство, наконец, быть покорной Господу! что может быть великолепнее? Будем же любить друг друга и предоставим Гениям позаботиться о будущем.