Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Это верно, формальная подготовка по этой части у него отсутствовала. Однако он обладал хорошим общим знанием Африки – всего лишь книжным, разумеется, не практическим, по Африке он не путешествовал, но ведь и книжное знание не лишено достоинств, верно? Антропологическую литературу, в том числе и франкофонную, он знал лучше, чем я. Имел основательные познания по истории и политике. Читал значительных писателей, сочинявших на английском и французском (конечно, в то время корпус африканской литературы был невелик – не то что сейчас). В его знаниях имелись пробелы – Магриб, Египет и так далее. Кроме того, он не знал диаспору, Карибы в частности, а я знала.

Что вы думаете о нем как о преподавателе?

Хороший. Не блестящий, но очень компетентный. И всегда превосходно подготовленный.

Он ладил со студентами?

Тут я ничего сказать не могу. Может быть, если вы отыщете тогдашних студентов, они вам с этим помогут.

А вы? Вы ладили со студентами лучше, чем он?

[Смех. ] Что вы хотите от меня услышать? Да, наверное, я пользовалась большей популярностью, во мне было больше энтузиазма. Я была молода, не забывайте, и разговор о книгах доставлял мне удовольствие, просто как перемена после преподавания языка. Думаю, из нас получилась хорошая пара – он более серьезный, более сдержанный, я более открытая, эмоциональная.

Он ведь был намного старше вас.

На десять лет. На десять лет старше.

[Молчание.]

Вы ничего больше добавить не хотите? Что-нибудь о других сторонах его личности.

У нас была любовная связь. Полагаю, вам это известно. Недолгая.

Почему недолгая?

У нее не нашлось точек опоры.

Вы не могли бы сказать немного больше?

Для вашей книги? Нет, пока вы не объясните мне, что она будет собой представлять. Собрание сплетен или нечто более серьезное? Есть у вас разрешение на то, чтобы писать ее? С кем еще вы разговаривали, кроме меня?

Разве для сочинения книги требуется разрешение? И если требуется, то чье? Я этого определенно не знаю. Однако могу вас уверить, что это серьезная книга, серьезно задуманная биография. Я сосредотачиваюсь на годах, прошедших между возвращением Кутзее в Южную Африку, то есть семьдесят первым – семьдесят вторым, и семьдесят седьмым – годом, когда он впервые получил широкое признание. Этот промежуток времени представляется мне важной порой его жизни, важной, но не изученной, – периодом, когда он еще вставал как писатель на ноги.

Что же касается людей, которых я выбрал для разговора, с ними все непросто. Я дважды съездил в Южную Африку, в позапрошлом году и в прошлом, чтобы побеседовать со знавшими Кутзее людьми. В целом я не назвал бы эти поездки удачными. Мои информаторы смогли предложить мне меньше того, на что я рассчитывал. В одном-двух случаях люди, уверявшие, будто они хорошо знали Кутзее, знали, как быстро выяснялось, Кутзее, да не того (это не такая уж редкая там фамилия). Из тех, кто был к нему близок, многие покинули страну, либо умерли, либо проделали и то и другое. Фактически все его поколение стоит на грани вымирания. В результате ядром своим биография обязана горстке его коллег и знакомых, которые оказались готовыми поделиться со мной воспоминаниями, – я надеюсь, что в их число войдете и вы. Этого довольно, чтобы вас успокоить?

Нет. А как же его дневники? Письма? Записные книжки? Почему вы отдаете такое предпочтение разговорам с людьми?