Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Мадам Деноэль, я прочитал его письма и дневники. Верить тому, что пишет Кутзее, нельзя, во всяком случае как записи фактов, – и не потому, что он был вруном, но потому, что он был фантазером. В своих письмах он создает фикцию себя самого на потребу своим корреспондентам, в дневниках проделывает примерно то же самое, но уже для собственного употребления – или для потомства. Как документы они, конечно, ценны, но, если вам нужна правда, необходимо отвлечься от творимых ими фикций и поговорить с людьми, которые знали его непосредственно, во плоти.

Но что, если все мы такие же фантазеры, как Кутзее? Что, если каждый из нас непрерывно выдумывает истории, из которых затем составляются наши жизни? По какой причине тому, что я рассказываю вам о Кутзее, вы верите больше, чем его собственному рассказу?

Разумеется, каждый из нас – фантазер. Я этого и не отрицаю. Но что бы вы предпочли: набор независимых отчетов о явлении, наблюдавшемся под разными ракурсами, – набор, который позволит вам синтезировать целое, – или масштабную, но единичную проекцию его «я», образованную тем, что он написал? Что предпочел бы я, могу сказать сразу.

Да, я вас понимаю. Остается другой вопрос – осмотрительности. Я не из тех, кто считает, что после того, как человек умер, дозволено все. Я вовсе не готова выставлять на всеобщее обозрение то, что происходило между ним и мной.

Понимаю и принимаю. Это ваша привилегия, ваше право. Но я прошу вас помедлить и поразмыслить. Великий писатель становится собственностью каждого из нас. Вы близко знали Кутзее. Рано или поздно настанет день, когда и вы нас покинете. Хорошо ли будет, если ваши воспоминания умрут вместе с вами?

Великий писатель? Как хохотал бы Джон, услышь он вас! Дни великих писателей миновали, и уже навсегда, сказал бы он.

Дни великих писателей как оракулов – да, готов признать, они миновали. Но разве не согласны вы с тем, что широко известный писатель – давайте назовем его так, – широко известная фигура нашей общей культурной жизни является до некоторой степени общественной собственностью?

Мое мнение на этот счет совершенно не важно. Важно лишь то, во что верил он сам. А тут ответ ясен. Он считал, что истории наших жизней – наши и мы вправе выстраивать их так, как пожелаем, в рамках, а может быть, и вне рамок ограничений, которые налагаются внешним миром… вы сами говорили об этом с минуту назад. Потому я и задала вам вопрос о разрешении, вопрос, который вы отвергли. Я имела в виду разрешение не со стороны родных Кутзее или его душеприказчиков – нет, его собственное разрешение. Если он не разрешил вам обнародовать обстоятельства его частной жизни, я вам в этом помогать не стану.

Он не мог разрешить мне что-либо по той простой причине, что мы с ним ни разу не общались. Хорошо, оставим это и вернемся к лекционному курсу, который вы совместно читали. Меня заинтересовало ваше замечание о том, что вы и Кутзее не привлекали наиболее радикально настроенных студентов-африканцев. В чем, по-вашему, причина?