Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Вы говорили о будущем, когда все перемешается. Речь шла о смеси биологической? О перекрестных браках?

Меня не спрашивайте. Я всего лишь повторяю то, что услышала от него.

Тогда почему же он – вместо того чтобы внести свой вклад в будущее, нарожав детей-мулатов, – почему он вступил в связь с молодой белой преподавательницей, родившейся во Франции?

[Смех. ] Меня опять-таки не спрашивайте.

О чем вы с ним разговаривали?

О преподавании. О коллегах и студентах. Иными словами – о работе. Ну и о нас самих, разумеется.

Продолжайте.

Вам хочется узнать, обсуждали ли мы его писательские дела? Ответ отрицательный. Он никогда не рассказывал мне, о чем сейчас пишет, а я никогда на него не давила.

Он ведь примерно в то время писал «В сердце страны».

Как раз в то время он эту книгу и заканчивал.

Вы знали, что темами романа «В сердце страны» станут безумие, отцеубийство и тому подобное?

Ни малейшего понятия не имела.

Вы прочитали этот роман еще до его выхода в свет?

Да.

И какое впечатление он на вас произвел?

[Смех. ] Тут мне придется ступать осторожно. Полагаю, вас интересует не мое взвешенное критическое суждение, а моя первая реакция, так? Честно говоря, поначалу я нервничала. Боялась, что обнаружу в этой книге себя, да еще в каком-нибудь малоприятном обличье.

Почему вы думали, что это может случиться?

Потому что я считала – то есть тогда, теперь я понимаю, насколько наивной была эта вера, – что невозможно состоять в близких отношениях с другим человеком и при этом не впустить его в свой образный мир.

И что же, нашли вы себя в этой книге?

Нет.

Расстроились?

Вы о чем – расстроилась ли я, не найдя себя в книге?

Расстроились ли вы, обнаружив, что он не впустил вас в свой образный мир?

Нет. Это была мне наука. Может быть, на этом и остановимся? Думаю, вы уже получили от меня достаточно много.

Что же, я, безусловно, благодарен вам. И все-таки, мадам Деноэль, позвольте мне обратиться к вам еще с одной просьбой. Кутзее никогда не был писателем популярным. Под этим я подразумеваю не просто то, что его книги раскупались не так уж и хорошо. Я подразумеваю также то обстоятельство, что широкая публика никогда не принимала его близко к своему коллективному сердцу. В общественном сознании существовал образ Кутзее – холодного, надменного интеллектуала, – он же не предпринимал ничего, способного развеять этот миф. Напротив, можно даже сказать, что он этот миф подпитывал.

Так вот, я не верю в правильность такого образа. В моих разговорах с людьми, хорошо знавшими Кутзее, рождался портрет совершенно другого человека – не обязательно теплого и душевного, но более неуверенного в себе, более растерянного, более человечного, если я вправе прибегнуть к такому определению.

Вот я и спрашиваю, не могли бы вы рассказать что-нибудь о чисто человеческой его стороне? Я очень ценю сказанное вами о его политических взглядах, но не существует ли каких-то историй личного характера, относящихся ко времени, проведенному вами вместе, – историй, которыми вы готовы поделиться?