Возможно, однако в точности ничего сказать не могу. Родных его я совсем не знала. Не исключено, что они могли бы дать какой-то ключ. Однако Джон был по натуре человеком очень осторожным, очень похожим на черепаху. Стоило ему учуять опасность, как он укрывался под своим панцирем. Африкандеры слишком часто отталкивали Джона, унижали – чтобы понять это, достаточно прочитать его воспоминания о детстве. Он не хотел рисковать тем, что его снова отвергнут.
Мне кажется, именно оказавшись в роли аутсайдера, Джон и испытывал наибольшее счастье. Он не любил ходить в стаде.
Нисколько. Мать его умерла еще до нашей встречи, отец болел, брат жил за океаном, с остальными членами семьи он находился в отношениях несколько напряженных. Что касается меня, я была замужней женщиной, поэтому нам приходилось скрывать нашу связь.
Но разумеется, мы разговаривали о наших семьях, о наших корнях. Я бы сказала, что его родных отличало от прочих то, что они были африкандерами в культурном, но не в политическом смысле. Что я имею в виду? Вспомните Европу девятнадцатого столетия. По всему континенту этническая или культурная самобытность преобразовывалась в самобытность политическую. Процесс начался в Греции, потом распространился на Балканы и Центральную Европу. А вскоре эта волна докатилась и до Капской колонии. Говорившие на голландском креолы начали переосмысливать себя как нацию африкандеров и вести агитацию за национальную независимость.
Ну так вот, семью Джона этот прилив националистического энтузиазма каким-то образом не затронул. Или же она просто решила не плыть по создаваемому им течению.
Да. Поначалу их беспокоила пораженческая неприязнь ко всему английскому, мистика
Консерватором в том, что касается культуры, да, – собственно говоря, консерваторами были в этом отношении многие модернисты, – я имею в виду европейских писателей-модернистов, которых он избирал в качестве образцов для себя. Джон был всей душой привязан к Южной Африке его юности, Южной Африке, которая к тысяча девятьсот семьдесят шестому начала походить на Нетландию Питера Пэна. Если вам требуется доказательство этого, загляните в уже упомянутую мной книгу, в «Отрочество», вы найдете в ней ощутимую ностальгию по давним феодальным отношениям между белыми и цветными. Люди вроде Кутзее видели в Национальной партии и ее политике апартеида проявления не деревенского консерватизма, но, напротив, новомодных методов социальной инженерии. Он же был всецелым сторонником давнего, сложного, феодального общественного устройства, а это оскорбляло аккуратные умы
Сложно сказать… В конце концов, где кончается характер и начинаются политические воззрения? На личном уровне он представлялся мне слишком большим фаталистом и потому человеком чрезмерно пассивным. Отражала ли жизненная пассивность Джона его неверие в политическую активность, или это его врожденный фатализм проявлял себя как такое неверие? Ответить на этот вопрос я не смогла. И все же – да, на личном уровне между нами существовали определенные трения. Я хотела, чтобы наши отношения разрастались и развивались, Джон желал, чтобы они оставались неизменными, не претерпевали развития. Это в конечном итоге и привело нас к разрыву. Потому что отношения между мужчиной и женщиной не могут, как мне представляется, стоять на месте. Они существуют только в движении – направленном либо вверх, либо вниз.
В восьмидесятом. Я покинула Кейптаун, уехала во Францию.
Какое-то время он писал мне. Присылал свои книги. Потом писать перестал. Я решила, что он нашел кого-то еще.