Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Он и отец сидят бок о бок на северной трибуне, наблюдают за первой игрой. Над всем этим днем висит пелена меланхолии. Это последний сезон, когда на стадионе происходят клубные состязания по регби. С запоздалым появлением в стране телевидения интерес к таким состязаниям стал убывать. Мужчины, которые раньше проводили послеполуденные субботние часы на «Ньюлендсе», теперь сидят по домам и смотрят матчи, сыгранные за неделю. Из тысячи мест северной трибуны занято не больше дюжины. Трибуна, за которой проходят пути железной дороги, и вовсе пустует. На южной различается группка несгибаемых мулатов, пришедших, чтобы поддержать команду Кейптаунского университета и «Виллиджерз» и освистать гостей из Стелленбоса и Ван-дер-Стела. Только на центральной трибуне и наблюдается довольно приличная толпа болельщиков – что-то около тысячи.

Четверть века назад, в пору его детства, все было иначе. В дни важных матчей – когда, скажем, «Гамильтонз» играли с «Виллиджерз» или Кейптаунский университет со Стелленбосом – и стоячее-то место получить здесь было непросто. Уже через час после финального свистка фургоны газеты «Аргус» неслись по улицам, развозя по киоскам спортивные выпуски с отчетами лично присутствовавших на матчах первой лиги корреспондентов, даже если разыгрывались они в такой глуши, как Стелленбос или Сомерсет-Уэст, а заодно и с результатами матчей, сыгранных командами других лиг: 2А и 2Б, 3А и 3Б.

Те дни миновали. Клубное регби доживает последние дни. Подавленные гулким пространством пустого стадиона игроки проделывают положенные движения – и только. Ритуал умирает прямо на глазах – аутентичный ритуал мелких буржуа Южной Африки. И сегодня здесь собрались его последние ревнители: грустные старики вроде отца, хмурые, покорные сыновья вроде него.

Начинается редкий дождик. Он раскрывает зонт, которого хватает на них обоих. По полю вяло толкутся, пытаясь завладеть мячом, три десятка молодых людей.

Первый матч разыгрывают команды «Юнион» (голубая форма) и «Гарденз» (черно-бордовая). Места в первой лиге они занимают последние, обеим грозит вылет во вторую. Когда-то «Гарденз» играла в регбийном мире Западной провинции приметную роль. У них висела дома обрамленная фотография третьей сборной этого клуба, состав 1938 года, – в первом ряду сидел отец в свежепостиранной фуфайке с гербом «Гарденз» и поднятым по тогдашней моде воротником. Если бы не некоторые непредвиденные события (в частности, Вторая мировая война), отец мог – кто знает? – дорасти до второй сборной.

Теоретически лояльность требует, чтобы отец желал победы «Гарденз» над «Юнион». На деле же отцу все равно, кто одержит победу – «Гарденз», «Юнион» или команда космических пришельцев. Собственно говоря, ему вообще трудно понять, что волнует отца – и в регби, и в чем-либо другом. Если бы он смог разрешить эту загадку – был бы, возможно, лучшим, чем сейчас, сыном.

Да и все родичи отца таковы – никаких сколько-нибудь различимых страстей. Их даже деньги не волнуют, так, во всяком случае, кажется. Они желают лишь одного: ладить со всеми и каждым – ну и чтобы при этом хоть немного, да весело было.

Что касается веселья, он последний, кого отец выбрал бы себе в компаньоны. Мрачный малый – таким, надо полагать, он представляется миру, если мир вообще обращает на него внимание. Мрачный малый, нудный тип и раззява.

А есть и еще одна тема: отношение отца к музыке. В 1944-м, после того как Муссолини капитулировал, а немцев отогнали на север, оккупировавшие Италию части союзников, в том числе и южноафриканские, получили короткую передышку, возможность немного развлечься. Среди развлечений числились и бесплатные спектакли больших оперных театров. Молодые ребята из Америки, Британии и ее многочисленных заморских доминионов, ничего об итальянской опере не ведавшие, окунулись в драматический мир «Тоски», «Севильского цирюльника» и «Лючии ди Ламмермур». Увлеклись им лишь немногие из них, однако среди этих немногих был и его отец. Выросший на сентиментальных ирландских и английских балладах, отец был зачарован новой для него пышной музыкой и ошеломлен увиденным зрелищем. День за днем он ходил в театры, чтобы увидеть и услышать как можно больше.

Когда же война закончилась и капрал Кутзее вернулся в Южную Африку, он привез с собой новообретенную страсть к опере. Распевал в ванне «Сердце красавицы». «Фигаро здесь, Фигаро там», – пел он и: «Фигаро, Фигаро, Фиииигаро!» Купил граммофон, первый в его большой семье, и снова и снова проигрывал вращавшуюся со скоростью 78 оборотов в минуту пластинку, на которой был записан Карузо, певший «Холодную ручонку»[159]. Когда же изобрели пластинки долгоиграющие, отец купил новый граммофон, получше, а с ним и альбом Ренаты Тебальди, исполнявшей его любимые арии.