Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Он признавал, что борьба за освобождение справедлива. Борьба была справедливой, однако новая Южная Африка, к созданию которой она вела, оказалась для него недостаточно утопичной.

А что было бы для него достаточно утопичным?

Копи закрыть. Виноградники распахать. Армию распустить. Автомобили уничтожить. Все обращаются в вегетарианцев. Поэзия выходит на улицы. В таком вот роде.

Иными словами, за поэзию, движение на конной тяге и вегетарианство бороться стоит, а за ликвидацию апартеида – нет?

Бороться не стоит ни за что. Вы заставляете меня защищать его позицию, которую я, строго говоря, не разделяю. Бороться вообще ни за что не стоит, потому что борьба лишь длит цикл агрессии и возмездия. Я просто повторяю то, что Кутзее громко и ясно говорит в своих книгах, которые вы, по вашим словам, читали.

Легко ли давалось ему общение с черными студентами, вообще с людьми черной кожи?

А легко ли давалось ему общение с кем бы то ни было? Он не был легким человеком. Не умел расслабляться. Можете считать это показаниями свидетельницы. Итак: легко ли давалось ему общение с черными людьми? Нет. И общение с легкими в общении людьми тоже давалось ему нелегко. Легкость других заставляла его поеживаться от смущения. Отчего он и двигался в неверном – на мой взгляд – направлении.

Это вы о чем?

Он видел Африку сквозь романтическую дымку. Считал африканцев воплощением того, что давным-давно утратила Европа. О чем я? Сейчас попробую объяснить. В Африке, говорил он, тело и душа были неразделимы, тело и было душой. У него имелась целая философия тела, музыки, танца; воспроизвести ее я не смогу, однако даже тогда она представлялась мне – как бы это сказать? – беспомощной. Беспомощной в политическом отношении.

Продолжайте, прошу вас.

Его философия приписывала африканцам роль хранителей наиболее истинной, глубинной, примитивной сути человечества. Мы с ним самым серьезным образом спорили об этом. Его позиция, говорила я, сводится в итоге к старомодному романтическому примитивизму. В контексте семидесятых, в контексте борьбы за свободу и государства, исповедующего апартеид, представления Джона об африканцах просто-напросто беспомощны. Да и как бы там ни было, сами африканцы больше уже не желают исполнять эту роль.

Может быть, именно по этой причине черные студенты и не хотели посещать его курс – ваш общий курс по африканской литературе?

Открыто он эту свою точку зрения не излагал. Всегда тщательно следил за собой в этом отношении, был очень корректен. Однако, если вы слушали его внимательно, все становилось понятным.

Существовало и еще одно обстоятельство, еще один перекос его мышления, о котором следует упомянуть. Как и многие из белых, он относился к Кейпу – к Капским провинциям, к Западной и, возможно, к Северной тоже, – как к земле, отдельной от всей прочей Южной Африки. Капские провинции были самостоятельной страной со своей географией, историей, своими языками и культурой. В эти мифические провинции уходили корнями цветные и – в меньшей степени – африкандеры, африканцы же были, как и англичане, чужаками, запоздалыми гостями.

Почему я упоминаю об этом? Потому что это позволяет понять, чем он оправдывал и подкреплял свое довольно отвлеченное, скорее антропологическое отношение к черным Южной Африки. Он их не чувствовал. Такой вывод я для себя сделала. Они могли быть его согражданами, но не были соотечественниками. История – или рок, для него это было одно и то же – могла дать им роль наследователей земли, однако в глубине его сознания черные продолжали обозначаться как «они» в противоположность понятию «мы».

Если африканцы – «они», кто же тогда «мы»? Африкандеры?

Нет. Под «мы» понимались преимущественно цветные. Я использую это обозначение с большой неохотой, просто для краткости. Он же – Кутзее – уклонялся от использования этого слова как только мог. Я уже говорила о его утопизме. Вот и эта уклончивость тоже была проявлением утопизма. Он считал, что рано или поздно наступит столь желанное для него время, когда все обитатели Южной Африки утратят самоназвания и уже не будут ни африканцами, ни европейцами, ни белыми, ни черными, когда истории всех семей переплетутся и перемешаются настолько, что люди станут этнически неразличимыми, а иначе говоря – мне придется снова прибегнуть к нехорошему слову – цветными. Он называл это «бразильским будущим». Джон очень одобрял Бразилию и бразильцев. Хотя в Бразилии никогда, разумеется, не был.

Однако у него были друзья-бразильцы.

Да, он познакомился в Южной Африке с какими-то бразильскими беженцами.

[Молчание.]