Да просто мы сами не были радикалами – по их, во всяком случае, меркам. Конечно, шестьдесят восьмой год оказал влияние на нас обоих. Я в шестьдесят восьмом училась в Сорбонне, участвовала в те майские дни в демонстрациях. Джон находился в Соединенных Штатах и впал там у властей в немилость – подробностей я не помню, однако знаю, что это был поворотный пункт его жизни. Но подчеркиваю, марксистами мы не были, ни он, ни я, а уж маоистами тем более. Я стояла, пожалуй, левее, чем он, но я и позволить себе это могла, поскольку меня защищало мое положение во французском дипломатическом анклаве. Если бы я ввязалась в неприятности с южноафриканской полицией, меня бы тихо-мирно посадили на самолет до Парижа, тем бы все и закончилось. Во всяком случае, за решетку я не попала бы.
И Кутзее тоже за решетку не попал бы. Он не был бойцом. Его политические взгляды были слишком идеалистичными для этого, слишком утопичными. На самом-то деле у него их попросту не было. На политику он смотрел сверху вниз. И политических авторов не любил – писателей, которые придерживались какой-то политической программы.
Ла Гума – это особый случай. Джон симпатизировал Ла Гуме просто потому, что тот родился в Кейптауне, а не потому, что Ла Гума состоял в коммунистической партии.
Нет, не аполитичным, я назвала бы его скорее антиполитичным. Он считал, что политика выявляет в каждом народе все самое худшее. Выявляет в народе худшее и выводит на передний план худших его представителей. Поэтому он предпочитал не иметь с политикой ничего общего.
Конечно нет. Он старательно следил за тем, чтобы не позволять себе никаких проповедей. Его политические верования становились понятными лишь при очень близком знакомстве с ним.
Он мечтал о том дне, когда и политика, и государство самоустранятся. Это я и назвала утопией. С другой стороны, он отнюдь не вкладывал в свои утопические устремления всю душу. Для этого он был слишком большим кальвинистом.
Вы хотите узнать от меня, что стояло за политическими воззрениями Кутзее? За такими сведениями лучше всего обратиться к его романам. Ну хорошо, попробую.
Кутзее считал, что люди никогда не откажутся от политики, потому что она слишком удобна и привлекательна как сцена, на которой могут разыгрываться низшие наши эмоции. Под низшими эмоциями следует разуметь ненависть, злобу, недоброжелательство, зависть, кровожадность и так далее. Иными словами, политика является и симптомом, и выражением того состояния, в котором пребывает совершивший грехопадение человек.
Если вы имеете в виду южноафриканское освободительное движение, ответ таков: да. В той мере, в какой под освобождением подразумевалось национальное освобождение, освобождение черного народа Южной Африки, у Джона оно никакого интереса не вызывало.
Враждебно? Нет, вражды он к этому движению не питал. Вражда, сочувствие… как биографу, вам следует прежде всего постараться не распихивать людей по коробочкам с бирочками.
А, ну, значит, мне показалось. Нет, он не был враждебен освободительному движению. Если вы фаталист, а он тяготел к фатализму, вы не видите никакого смысла враждебно относиться к ходу истории, каким бы прискорбным он вам ни казался. Для фаталиста история – это рок, фатум.