Небольшое подвальное оконце сверху бросает тусклый свет на некрашеный стол, табурет, на облупившиеся от сырости стены, на деревянную кровать, на которой лежит хозяин комнаты. Ему не нужно подниматься, чтобы достать всё, что есть в этой камере. Протянув руку, он зажжёт жестяную лампу, стоящую на столе, пододвинет всегда раскрытый, продранный чемоданчик, с привычной ловкостью снимет с гвоздя истрёпанное пальто…
У Сомова бледное, испитое лицо, ввалившиеся щёки и тусклые, как свет этой комнаты, глаза… Одет в единственную тужурку, почти истлевшую за четыре года университетской жизни… Он лежит по целым дням. Сыро, холодно, по вечерам бегают крысы… Но ко всему Сомов относится более чем равнодушно. Привык… В три часа встанет, пойдёт в бесплатную комитетскую столовую, иногда утром соберётся в университет, редко пройдётся по улицам, ещё реже к товарищам. А то всё лежит…
– Когда холодно, – говорит он, – лучше лежать на нагретом месте. Вставать не хочется. Да и зачем? Всякие излишние движения возбуждают аппетит… И думается как-то лучше…
Его мысль тяжёлая, как его вечная неподвижность, вялая, как тело, истощённое долгим голоданием, и вместе с тем жуткая, как сама жизнь, не могла уже подняться на высоты, чтобы наслаждаться идеалами. Он был скептиком. Таким сделало его всё окружающее, тягучая университетская жизнь.
– Видишь, – сказал он как-то, приподнимаясь с кровати и заглядывая через грязные стёкла оконца, – вон помойная яма. Она для меня олицетворяет всё человечество. Мир я наблюдаю через призму этого странного вида из моего окна…
Когда Сомов начинает копаться в воспоминаниях, ему делается горько и больно, словно раскрываются старые раны. Те воспоминания, которые особенно живы, особенно и неприятны. А всё остальное монотонно и однообразно, как непросыхающая слякоть на дворе…
В начале университетского курса было много живого. Были порывы. Но, тогда как некоторых, благодаря ли удачам или внешним условиям, порывы и жажда истины выводят вверх жизни, порывы других глохнут и замерзают от неудач, голода и холода. А ведь наука – это своего рода гастрономия, требующая известной обстановки. Мысль не любит работать, если тело испытывает только лишения…
– Я старался заслужить милость судьбы. Но что ж поделаешь, если не везёт? – говорит иронически Сомов (он и над собой несколько подсмеивается). – А теперь нет живости духа. Нет желаний. Убит жизненный нерв… По окончании гимназии где-то в далёком городе Сомов решил ехать в Москву, как многие, не имея ровно никаких ресурсов ни в будущем, ни в настоящем. С устроенного в пользу окончивших курс гимназии концерта ему досталось около сорока рублей. На эти деньги он приехал в Москву, купил подержанную тужурку и верхнее платье на Ильинке, так что сразу стал «старым коллегой», как острили товарищи. Затем денег хватило ещё месяца на полтора. Поселились втроём. Было весело, ново, есть особенно не хотелось: чай утром и вечером да обед в комитетской столовой казалось вполне достаточным. Товарищи даже выписывали газету, без которой не обходится ни один порядочный студент. Неудобств квартирных Сомов не замечал, потому что целый день не бывал дома: осматривал Москву, регулярно посещал лекции, ходил в «Румянцевку» читать книги…
Но течение этой счастливой жизни было вдруг нарушено крупной неприятностью. Исключили из университета за невзнос платы и на лекции перестали пускать… Сомов, когда приехал, подал прошение в университет и в комитет для пособия нуждающимся студентам об освобождении его, как недостаточного, от платы. В университете, как обыкновенно всех новичков, его не освободили. А с комитетом вышла такая история: явился однажды член комитета для собирания на месте сведений о степени нужды Сомова. Приятели пили вечерний чай, и, на грех, один в этот вечер разорился и купил сухарей у Филиппова. Член записал показания Сомова, что он ничего не имеет; потом оглядел комнату: она решительно ничем не отличалась от сотни других осмотренных им студенческих комнат. А классифицировать неимущих студентов необходимо, так как денег в комитете на 500 человек, а подали прошений 2000… Особые признаки нужны… Член ещё раз бросил пытливый взгляд на обстановку комнаты, перевёл его на стол…