Ступени жизни

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ «ТРУДНАЯ КНИГА»

Признаюсь: закончив «Честь», я считал свою миссию выполненной. «Исполнен долг, завещанный от бога мне, грешному». Я готов был с облегчением вздохнуть, но, как и в истории с «Марьей», читатель мне этого не позволил. Пошли письма — потоком, лавиной. Точно открылся какой-то клапан, шлюз: люди тяжких и сложных судеб увидели, что кто-то занялся ими и вообще этими большими и больными вопросами, и стали писать.

Но не только они. В народе обнаружились живые внутренние силы, заинтересованные не только в себе, в своих личных судьбах и интересах, а смотрящие на жизнь глубже и шире и потому задумывающиеся о вопросах преступности в широком общественном плане. Они тоже писали, и тоже обсуждали и рассуждали, и вносили свои соображения и предложения. Это были письма-исповеди, письма-судьбы, размышления, рассуждения на десятки и даже сотни страниц. Не все в них было равноценно, хотя встречались и очень умные и дельные мысли, но, главное, в них была гражданская заинтересованность и встревоженность. Люди думали.

Сначала меня все это оглушило. Я пробовал отвечать, спорить, устанавливать контакты, связи, вмешиваться в судьбы, обращаться в суды, помогать устраивать жизни, но в конце концов стал понимать, что море ложкой не вычерпать.

Но меня беспокоили эти письма, и люди, и жизни, которые за ними стояли, и мысли, и чувства, и боли, которые они в себе несли. Что с ними делать? Нельзя же просто положить на полку или запереть в ящик, и эти письма будут лежать, пока я жив, а потом кто-то выбросит их на свалку. А в них ведь боли и тревоги, живые человеческие боли и тревоги многих людей.

И тогда я понял, что должен вступить в битву в другом, писательском качестве — осмыслить.

Из общего потока обрушившейся на меня лавины я стал отбирать, образно говоря, крупные валуны — наиболее интересные письма, в которых ставились или из которых вытекали наиболее важные проблемы.

Так постепенно складывалась «Трудная книга». Она не была задумана наперед, она вырастала сама собой из обильного, питающего ее жизненного материала. И объем ее сначала был другой, меньший, и заглавие другое («Трудные судьбы»), и характер был другой, эмпирический, и издатель предполагался другой. Но шло время, накапливался материал, осмысливались и заострялись проблемы, менялся характер и пафос книги, и все первоначальное становилось тесным, вплоть до заглавия. И тогда нашлось издательство, а в издательстве — люди, которые поняли эту новую сущность книги, поддержали ее и издали.

Так родилась «Трудная книга», книга о сложностях жизни, о трудностях воспитания и вырастающей отсюда преступности, о проблемах ее понимания и преодоления, о путях формирования человеческой личности и потому, скажу без лишней скромности, вызвавшая большой общественный резонанс, породивший в свою очередь новую книгу, «Пути и поиски», а за нею — завершающую весь этот тяжкий двадцатилетний цикл книгу «Разговор всерьез».

Он тяжкий не только потому, что пришлось преодолеть колоссальное напряжение сил, не только потому, что попутно нужно было решать сложнейшие принципиальные проблемы, философские, идейные, нравственные, но еще и потому, что мне нужно было сохранить и удержать свое внутреннее «я» от буквально «селевого» напора житейской грязи, мрази, подлости и вообще всяческого недобра, необычайно к тому же широкого диапазона, и выработать в себе ко всему этому устойчивый иммунитет.

Одна юная читательница назвала меня «специалистом по преступности». Но если бы она знала, как я исстрадался по чистым и светлым человеческим душам, по счастливым, радостным людям, по «Осанне», которую мне хотелось бы пропеть жизни! Но… молчи, душа, молчи! Не забывай основного завета писателя: «Оставаться самим собой!»

Одним словом, писать о «Трудной книге» тоже трудно, и всего я, конечно, не напишу. Тем более о «внешней» ее истории издания и переиздания, потому что в ней тоже были свои сложности.

Будем лучше говорить по существу, о внутренней стороне процесса создания «Трудной книги».

А существо — это проблематика. В «Чести» эта проблематика обнажилась позднее, в той дискуссии, о которой подробно рассказано в предыдущей главе. В «Трудной книге» она значительно углубилась и проявилась предварительно в двух дискуссиях, которые были проведены в Институте мировой литературы: «Пути развития современного советского романа» (1961) и «Гуманизм и современная литература» (1963). Из них мне особенно хочется выделить вторую дискуссию — и по теме, и по характеру выступлений, и по составу участников, — в ней принимали участие такие интересные писатели, как Ольга Берггольц, Чингиз Айтматов, Сергей Залыгин, английский писатель Ч. Сноу, и такие теоретики, как И. И. Анисимов, А. И. Овчаренко, Л. Н. Новиченко и В. В. Ермилов. Вот с Ермиловым мы на этой дискуссии и сразились по глубоко принципиальному вопросу — о понимании гуманизма.