Ступени жизни

Нам с ложью не сжиться,
В уюте ужей не ужиться, —

восклицает Евг. Евтушенко в своем поэтическом отклике на смерть выразителя народной совести в нашей литературе Василия Шукшина, подкрепляя этим его простейшую, как кристалл, формулу: «Нравственность есть правда». Но в этой кажущейся простоте скрыта древнейшая мудрость, древняя, как сама природа, к которой взывает в поэме «Даль памяти» и Егор Исаев:

Душа… Душа…
Согласен: бога нету,
И черта нет…
Но как же без ежа?
     А еж тот был,
     Вот тут он был, где бьется
     И требует: дыши!
Ну, пусть не еж,
А совестью зовется!

…Совесть совестливых — вот единственное, что нам осталось постигнуть в наш дерзостный, посягающий на познание в мире всего и вся, на все загадки бытия, но сам такой трудный для понимания и тревожный, такой тревожный век. И неотступность ее, этой совести.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ СОПРОТИВЛЕНИЕ ЗЛУ

Все мы с детства знаем милое существо под столь же милым и ласковым названием «божья коровка». И есть существо, которого мы не знаем, — «наездник браконид» — насекомое значительно меньших размеров, чем божья коровка, и тоже на вид безобидное. Но под этой безобидностью скрывается жестокий и изощренный хищник: он заражает своими яичками божью коровку, из них выводятся личинки, которые поедают ее изнутри.

Все мы знаем и весеннее «ку-ку», которое, несмотря на всю монотонность, настраивает нас на лирический лад: весна! И мало кто знает, с какой отвратительной жестокостью и упорством высиженный чужим теплом птенец этой лирической «ку-ку», только что вылупившийся, голый, неказистый, выталкивает яйца из приютившего его гнезда, чтобы одному воспользоваться всей украденной заботой его недогадливой приемной матери.

Жизнь, ее жестокие закономерности…

Это заставило меня подняться на следующую, пожалуй, самую крутую ступень моей творческой жизни.

Все началось, как я уже говорил, с «Чести», в которой люди увидели, что долгое время было не высказано, а потому тягостно, что заставляло думать и искать выражения этих дум. А невыраженная, невысказанная мысль — это сначала боль, потом болезнь, а загнанная внутрь, она превращается в болезнь социальную. И шли письма по всем адресам и без оных. «Писателю Григорию, который выступал по радио». И все равно письмо нашло этого бесфамильного Григория и принесло какую-то частицу человеческих исканий.

«Мне 59 лет. Жизнь идет под уклон. И я хочу поделиться с Вами и всем народом (по-старому — исповедаться) своею жизнью, своими мыслями болельщика за победу светлого будущего благосостояния всех людей и лучших, чем сейчас, взаимоотношений между ними.

Хочу, как могу, приоткрыть завесу, скрывающую от нас многие еще захолустные уголки нашей жизни, чтобы вымести, вычистить, проветрить нарастающими усилиями всего честного народа мусор и грязь пережитков прошлого. А я живу у самого дна. Я вижу вокруг себя жизнь «низов» и явные, растущие у всех на глазах ростки будущих больших, «матерых» преступников.

Типичность героев Вашей повести неоспорима. Но по-моему, писатель затронул только часть жизни. Он — не Горький и не изучил еще всю глубину нашего бытия. Но он должен это сделать! Он должен найти, невзирая на лица, причину язвы преступности, разъедающей мощное тело нашего советского общества… заглянем глубже».

Это — новая нота: «заглянем глубже». Иногда она в своем звучании доходила до густобасовых, иногда до истерически визгливых крайностей. Эти крайности насторожили меня, но и привлекли — и не могли не привлечь — моего внимания. Тем более что звучали они не только по поводу криминальных дел, что в какой-то степени понятно и естественно, но и по поводу других, иной раз совершенно неожиданных тем и вопросов.