Ступени жизни

«Маша лежит на столе, увижусь ли с Машей?» — это запись в день смерти его первой жены.

Или в другой, не опубликованной еще тогда записной книжке периода работы над «Записками из подполья»:

«Социалисты хотят переродить человека, освободить его [здесь слово не разобрано] без бога и без семейства. Они заключают, что, изменив насильно экономический быт [его], цель достигнута. Но человек изменится не от внешних причин, а не иначе, как от переделки [это слово написано неразборчиво] нравственной».

Все это — выдержка из моей, появившейся в результате проделанной работы книги: «Мученик богоискательства (Достоевский и религия)».

Но я не буду говорить о ней подробно, потому что она, в сокращенном, правда, виде, впоследствии вошла в мою основную и обобщенную, посвященную всем этим вопросам книгу «Религиозные влияния в русской литературе». Вышла она в 1933 году, когда я, после романа «Самстрой», стал уже писателем и как будто мог бы уже отойти от этой, ставшей для меня боковой, темы. Но именно «как будто», потому что для меня как личности, для автобиографии моего духа и истории моей души эта тема оставалась все так же главной мировоззренческой темой мысли, и мне не то что хотелось, а мне нужно было завершить ее, как бы поставить последнюю точку не только для читателя, но и для себя лично в разработке этой кровной для меня проблемы. А так как общество и издательство «Атеист» к тому времени было ликвидировано, то книга вышла уже в другом, централизованном издательстве ГАИЗ (Государственное антирелигиозное издательство). А сам я, кстати сказать, тоже перешел, естественно, из общества «Атеист» в Союз воинствующих безбожников (СВБ), включившись в его и организационную и пропагандистско-лекционную работу.

Здесь я не могу не объяснить, хотя бы вкратце, самую постановку вопроса — почему «религиозные влияния», а не «атеизм» в художественной литературе? Конечно, это было бы заманчивее и в пропагандистском отношении как будто бы более важно. Но именно — «как будто бы». Это напоминает мне проблемы, вставшие передо мной позднее, в процессе работы над романом «Честь», когда я из мира светлой, чистой и благородной юности («Девятый «А», «Повесть о юности») перешел к изображению мира трудного, темного, даже преступного и когда мне говорили: «А зачем вам это? Вам что — не о чем больше писать?» И тогда я отвечал: «Почему не о чем? Я могу продолжать писать об отличниках, ударниках, комсомольцах. А кто будет писать о них — о трудных, заблудших, об их бедах, страданиях, ошибках и поисках правильных путей жизни? Кто им поможет?»

Так и здесь. Конечно, заманчиво показать развитие атеистической идеи в литературе и ее непобедимую силу. Но кто же объяснит читателю творчество Достоевского, Блока, некоторые ноты, нотки и мотивы в поэзии Некрасова, Шевченко, даже Горького? А читатели интересуются этими вопросами, подают соответствующие записки и на литературных и на антирелигиозных лекциях. Религиозники тоже не обходят этих вопросов, стараясь использовать их в своих интересах, в своей пропаганде, кивая на «умных людей» вроде Павлова, Толстого и других, которые-де стояли за бога.

И можем ли мы оставлять им это поле деятельности, стыдливо замалчивая острые вопросы, ограничиваясь лишь популяризацией атеистических мотивов в художественной литературе и затушевывая, а то и игнорируя религиозные мотивы в ней?

Наша пропаганда должна быть глубокой, острой, боевой, наступательной и потому — смелой. Не только популяризировать несомненное, а разъяснять сомнительное, спорное, не обходить острые моменты, а вскрывать их и давать им правильное разрешение — вот наша задача, не исключающая, а предполагающая, конечно, и показ положительных образцов атеистической мысли.

Поэтому нельзя говорить об атеизме Пушкина и не объяснять появившиеся в конце его жизни некоторые иные нюансы. Нельзя говорить о Горьком и обходить его «Исповедь» и проповедь богостроительства.

Или взять Некрасова, в творчестве которого, так же как и у Шевченко, прекрасно вскрывается классовая роль религии. А с другой стороны, Христос для него — «бог угнетенных, бог скорбящих», «бог гнева и печали», прибежище для рабов, высший судия, карающая десница для царей земных и в то же время воплощение высших нравственных качеств и вдохновитель народника-революционера, идущего в Сибирь за народное дело.

Кстати, разбору этого вопроса посвящена моя книга, вышедшая тоже еще во времена «Атеиста», — «Поэт Некрасов и религия».