Ступени жизни

«От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значение, как путь поэта до революции».

В том-то и дело — пройденное невозвратимо и отказаться от него нельзя, потому что все это и составляет путь поэта в его объективной целостности. А потому заглянем, хотя бы мельком, в это пройденное.

Есенин повез в Петербург свои первые пробы пера, полные деревенских запахов и деревенской мистики.

Что он там встретил?

Атмосферу идеализма, мистики и эстетства, которой дышало подавляющее большинство предоктябрьской литературы и которая, конечно, захватила Есенина. Об этом кое-что рассказывал мне потом в личных беседах Сергей Митрофанович Городецкий, сборник стихов которого «Ярь», тоже наполненный полуязыческими-полурелигиозными образами, еще в деревне оказал на Есенина некоторое влияние и которому, по его словам, первоначально посвящалась и «Радуница», первая книга стихов молодого поэта. Но в интересах документальности сошлюсь на воспоминания самого Городецкого, напечатанные в свое время в «Новом мире» (1926, № 2).

«Что дал я ему? — спрашивает автор. — Положительного — помощь в первых литературных шагах. Отрицательного — много больше: все, что воспитала во мне тогдашняя литература питерская — эстетику рабской деревни, красоту тлена и безысходного бунта. На почве моей поэзии, так же, как Блока и Ремизова, Есенин мог только утвердиться во всех тональностях «Радуницы», подслушанных им еще в деревне. Стык наших питерских литературных мечтаний с голосом, рожденным деревней, казался нам оправданием всей нашей работы и праздником какого-то нового народничества. Нам казалось, что празднуем мы, а на самом деле торжествовала свою победу идеалистическая философия, теория нисхождения Вячеслава Иванова, который тоже весьма сочувственно отнесся к Есенину. Но была еще одна сила, которая окончательно обволокла Есенина идеализмом. Это — Клюев… Он был лучшим выразителем той идеалистической системы образов, которую нес в себе Есенин и все мы. Но, в то время как для нас эта система была литературным исканием, для него она была крепким мировоззрением, укладом жизни, формой отношения к миру».

Можно ли после этого всерьез принимать «самоотвод», сделанный Есениным своей поэзии первого и второго периода, и тем более совсем несерьезное заявление, что он может написать и атеистическую поэму?

Да и можно ли отнять или изъять у Есенина его религиозные стихи и кастрировать, таким образом, противоречивое, сложное, и именно сложностью этой и богатое, творчество поэта без нарушения и даже разрушения его как органического художественного целого?

Попробуйте-ка отделить религиозный вопрос от всего творчества у Достоевского. Что останется от этого мирового гиганта, так как религия, именно как мироощущение и мироотношение, была тем центральным узлом, где сходились для него все острейшие проблемы современности?

Так же и Есенин. Художественное произведение, а тем более целый творческий период у настоящего, большого художника должны пронизываться единой руководящей, философской, я бы сказал, мыслью, единым настроением, системой образов, должны отражать в себе симпатии и антипатии, взгляды и настроения автора, его «приятия» и «неприятия» — одним словом, должны являться художественно цельным единством мировоззрения и мироощущения. Все это в его философской цельности или раздвоенности, в борьбе, сомнениях и колебаниях, а временами даже в полном хаосе мы и считаем творчески принадлежащим поэту.