Ступени жизни

«Для счастья человечества нужно разрушить до основания мрачное, шатающееся здание суеверия… Надо истребить с корнем ядовитое дерево, которое на протяжении ряда веков покрывает своею сенью вселенную».

И наконец, Маркс:

«Критика религии — предпосылка всякой другой критики».

А так как время было самое наикритическое, когда переоценивались и перестраивались все основные человеческие ценности, то оно и явилось той плодоносной почвой, на которой развился тот самый гимназический эмбрион. Я много думал, я много, очень много читал по истории и философии религии, позднее занимался в семинаре по антирелигиозному воспитанию, и в результате через несколько лет из этой темы получается сначала рукопись, а потом книга, моя первая книга: «Буржуазия и религия», вышедшая в издательстве «Атеист» в 1928 году.

Книга компилятивная, перенасыщенная многочисленными цитатами и ссылками из разного рода мыслителей, подкрепляющими и иллюстрирующими известную концепцию Энгельса по этому вопросу. Это и было пунктирно выражено в подзаголовках: «Буржуазия погорячилась», «Буржуазия спохватилась», «Буржуазия обосновывает религию».

В общем и целом это выглядело так…

Меняются времена, меняются и нравы. Добившись власти, буржуазия из класса революционного стала классом консервативным, даже реакционным, и, в соответствии с этим, в ее философии начинается коренной сдвиг, от материализма она поворачивает к идеализму, от атеизма к теизму. Но уже один тот факт, что на место старого, «естественного», выросшего из глубины народной психологии «бородатого» бога стал бог «бритый», принимавший формы различных философских построений и измышлений вроде «Мирового Разума» Гегеля, «Мировой Воли» Шопенгауэра или эмпирического бога Джемса, — один этот факт говорит о том, что юношеское увлечение буржуазии атеизмом не прошло для нее даром, что устои религии начали шататься, несмотря на все попытки и усилия подкрепить ее разного рода подпорками и философскими суррогатами бога. Но эти «подпорки» не оправдали себя и одна за другой тоже рушились, не будучи способными сделаться широкими обобщающими принципами человеческого опыта. И тогда оставалось одно, говоря устами поповствующего философа Сергея Булгакова, — возврат «к вере детских дней, вере в распятого бога и его святое евангелие, как высочайшую и глубочайшую истину о человеке и его жизни» («Интеллигенция и религия»). Круг замкнут!»

Таким образом, к концу XIX века буржуазная религиозная мысль оказалась перед банкротством, и потому широкой волной разливается та психология, которую гениально выразил Достоевский: «Я — дитя века, дитя сомнения и неверия».

Такова в общих чертах концепция и структура этой моей книги, и в ней — больше, пожалуй, в структуре, чем в концепции, — редакция «Атеиста» увидела ее ценность. Ценность эта — как мне было сказано главным редактором И. А. Шпицбергом — заключается в том, что общая схема, намеченная Энгельсом, расцвечена в ней убедительными и яркими примерами, высказываниями мыслителей, характеризующими и иллюстрирующими исторический процесс распада религии, и рядом вопросов и глав, углубляющих проблему, таких, как «Об идеале и религии», «О подсознательном и сознательном в религии», «О смысле жизни», «Корни религии в СССР» и т. д.

Одним словом, книга была принята, очень быстро вышла, и я с глупым, вероятно, видом, как отец своего первородного сына свое любимое детище, держал ее в руках, зелененькую, очень, по нынешним критериям, простенькую, но такую милую и трепетную, свою!

Считаю своим долгом сказать что-то и о «восприемнике» этого моего детища — об издательстве «Атеист», очень интересном и, по современным понятиям, не совсем обычном явлении.

Прежде всего, это было не государственное, а общественное издательство, созданное усилиями небольшой, можно сказать маленькой, группы энтузиастов, воспринявших гениальный ход ленинской стратегии — новую экономическую политику — как высвобождение и развертывание не только «купецкой», но и более общей и многосторонней инициативы в разных областях общественной жизни, в том числе и идеологической.

Помещалось оно, это издательство, в небольшом, в три комнатки, флигелечке, даже без вывески, стоявшем в не очень удаленном от центра, но довольно глухом московском переулке возле Никитских ворот (Гранатный, 1). Две из них, тоже небольших комнат, занимало собственно издательство, его контора, а в третьей жил его основатель и бессменный руководитель Иван Анатольевич Шпицберг, одинокий, лет под пятьдесят человек, обрусевший латыш по происхождению, о котором тоже нельзя не сказать несколько слов.