Ступени жизни

Вот почему атеизм является серьезнейшей философской и нравственной проблемой эпохального характера. Тысячелетия люди жили верой и надеждой на некую высшую, всеведущую, всемогущую и благую силу, и вдруг — жизнь без бога, нравственность без бога, но воплощенная в жизни. Да, это революция, болезненная революция, но исторически необходимая, потому что «религия — это вздох угнетенной твари, душа бессердечного мира, дух безвременья» (Маркс), и, естественно, поднявшись на борьбу против бессердечности старого мира, мы не могли оставить в неприкосновенности его самосознание и самочувствие, как идеологию человеческой беспомощности. Таков был дух времени, дух веры в красоту и силу человеческих стремлений. «Великие перевороты не делаются раздуванием дурных страстей» (Герцен).

Однако преодоление и изживание религии, при учете ее многовековой давности и психологической глубинности, с одной стороны, и определенных сложностей и трудностей, возникающих и в новой жизни, — с другой, это тоже очень сложный и длительный, а порой мучительный социально-психологический процесс, исторический процесс, требующий и вдумчивости, и душевности, и большого такта, и времени, а ошибки в том, в другом или третьем ведут к очень нежелательным последствиям, иной раз даже и к обратным результатам. Все это нужно глубоко понять и усвоить, потому что речь идет о самом главном — о душе человека.

Пришлось мне как-то побывать в древнем, стертом с лица земли во времена татарского нашествия и вновь воскресшем, как сказочная птица Феникс, русском городе Рязани. В поисках нужного адреса я обратился к встречному молодому человеку.

— А вот, батя, дойдешь до той каланчи, там спросишь, — с развязностью подвыпившего человека ответил он.

— Так это же не каланча, — попробовал я поправить его. — Это колокольня, собор вашего рязанского кремля.

— Ну, все равно! Один черт!

В этом «один черт» заключается весь сгусток пустоты и опасность того нигилизма, который через потерю чувства истории, внутренней связи с веками, прошедшими и будущими, и ведет к душевной опустошенности. А «пустая душа подростка, — как великолепно сказал Сухомлинский, — большая беда». Сказал он это о преступности, но в какой-то мере это можно отнести и к религии, которой он занимается с такими же открытыми глазами, пристальным вниманием и мудростью.

В своих «Письмах к сыну» Сухомлинский показывает и убеждает нас, насколько сложна и многостороння эта проблема. С одной стороны, он рассказывает историю своей ученицы, родители которой, сектанты, пытались обратить ее в свою веру, но она, по выражению Сухомлинского, «проявила подлинное идеологическое мужество», заявив, что «я не могу верить неправде», и, уйдя даже на время из дома, отстояла себя.

А с другой стороны, он приводит такое письмо одной девушки в ответ на его статью:

«Я пока еще не верующая, но, кажется, скоро стану верующей… Я начинаю уходить в религиозный мир, ищу в нем, если хотите, спасения от беспощадного материализма, который кажется мне бездушной, слепой силой».

Таков фронт борьбы, ее диапазон!

А вот Сухомлинский рассказывает историю женщины, которая, окончив в свое время вуз по естественному факультету, не удовлетворилась этим и, заблудившись в поисках «высших духовных ценностей», ушла в религию и даже стала монашкой, а потом… а потом прозрела и проделала весь ход своих исканий в обратном направлении.

«Атеисткой сделало меня там, в монастыре, чтение религиозных книг и думанье, — рассказывает она о себе. — Я стремилась найти в «божественных» книгах возвышение человека, но с ужасом все больше убеждалась, что религия унижает человека, низводит его к пылинке, к праху, к ничтожеству».

Как все сложно, если не сводить все к официальной отчетности и, что того хуже, к административным мерам и распоряжениям!

…Редакция получила письмо. Нет, это не письмо, это крик одинокой души, мольба о помощи, это мечта о счастье, и не просто мечта, это тяга к счастью, стремление к счастью, настоящему, высокому, правильно понятому счастью:

«Я так хочу быть счастливой! Я хочу быть полезной людям! Я хочу жить в коллективе, отдыхать хорошо, ходить в походы, а потом и в комсомол вступить. Как трудно быть одной!»

Что это? Глас вопиющего в пустыне? Но разве у нас есть пустыня? Разве может быть у нас пустыня?