Судьба непринятой пройдет

Вот именно что долгожданное. Тринадцать лет Анечка ждала Власа Антоновича, безропотно принимая тот расклад, в котором оказалась в качестве не то любовницы, не то второй тайной жены, искренне полагая при этом и чувствуя себя совершенно счастливой женщиной.

Тринадцать лет! При всей своей огромной любви к родителям, при бесконечной любви и уважении к отцу, при всем своем неубиваемом оптимизме и легком отношении к жизни, задумываясь над обстоятельствами, в которых оказалась мама, Агата сильно сомневалась, что смогла бы вот так, как она – любить мужчину, преклоняться перед талантом и масштабом его личности и чувствовать себя счастливой просто потому, что он рядом, и ничего не ждать, не строить планы.

Не, точно не смогла бы. Хотя… Что мы можем знать о своих возможностях и скрытых духовных резервах: припечет жизнь, да хоть и любовью непростой, и сам себе удивляться устанешь. Но тринадцать лет…

Офигеть вообще-то. Кто-нибудь хотел бы тринадцать лет ждать возможности соединиться с любимым человеком? Ну, вот так.

Соболевский ушел из семьи в девяностом году, когда уже никакой партком, хренком, профсоюз и прочая лабудень не могли повлиять на его работу в клинике и никому даже в голову не пришло бы снять его с заведования и лишить всех регалий и наград. Но не в этом дело, не увольнения и порицания опасался все эти годы Влас Антонович. Он не хотел, да и не мог разрушить жизнь жены и причинить той такую боль.

Как-то однажды ночью, на даче у бабушки Киры, у Агаты с папой состоялся очень личный и какой-то исповедальный разговор. Все спали, а они остались вдвоем «дежурить» у камина, дожидаясь, когда тот догорит. И тогда Влас Антонович, поддаваясь внутреннему душевному порыву, вспоминал и рассказывал дочери о том, как полюбил ее маму, о том, как мучился все эти годы, раздираемый между любовью к его прекрасной Анечке и чувством вины перед ней, что не может дать любимой девочке того, что она заслуживает: нормальных отношений, нормальной семьи, – и долгом перед женой и виной перед той.

– Знаешь, – признался он дочери, – если бы я тогда не ушел от Натальи, я бы очень скоро умер. Я это отчетливо понимал и чувствовал.

– Почему? – поразилась Агаша. – Разве умирают оттого, что с кем-то живут?

– Умирают, – кивнул отец, задумчиво глядя на догорающие угли.

Наверное, он исповедовался тогда не перед Агатой, а перед собой, что-то объясняя самому себе, расставляя все по правильным местам в душе.

– Наталья не смогла принять тех стремительных перемен в стране, того наступившего ужасного разрушения в нашей жизни и в наших головах. Не могла постичь, как она, прекрасный доктор, администратор и специалист, практически в один момент потеряла все, что нарабатывалось годами. Ее просто уволили, без всяких объяснений и извинений. И она в одночасье стала обыкновенной пенсионеркой, человеком второго сорта, с которым любое дерьмо с деньгами могло теперь разговаривать через губу. Это настолько психологически подкосило ее, что Наташа как-то резко потеряла интерес и вкус к жизни и очень быстро приняла для себя образ и сознание старой женщины. Не дамы в элегантном возрасте, а именно старухи. Ее мало что интересовало, ничего уже не наполняло энергией и радостью, даже внуки. Конечно, я считал, что это моя вина, что все это из-за моих отношений с вашей мамой, но выяснилось, что нет, не в этом дело. Я настоял и устроил так, чтобы Наталья прошла серьезное обследование, думал, может, какая-нибудь не выявленная болезнь формирует тяжелый депрессионный фон. Но оказалась, что не болезнь, а индивидуальная особенность ее психофизики, низкий уровень стрессоустойчивости и врожденный дефицит некоторых гормонов. И этим ее состоянием безразличной ко всему старости наполнился весь наш дом, в нем даже пахнуть стало стариковским увяданием. Я буквально ощущал, как в мое сознание, в мое тело проникает это смиренное старение и предчувствие, даже ожидание смерти.

Он хмыкнул грустновато и продолжил:

– Единственное, что всерьез взбодрило Наталью и вернуло ее к жизни, так это мой уход к Анечке. У нее появился повод и стимул жить: священная война и крестовый поход, объявленные мне. Настолько взбодрилась, что это и спасло ее от ранней смерти.

Да. Как ни пытался Соболевский сделать так, чтобы никого не обидеть и не оскорбить, но его уход все же стал для его семьи эффектом взорвавшейся бомбы. Выяснилось, что все эти годы его жена и дети жили в блаженном неведении о существовании у Власа Антоновича другой женщины. И не потому, что они с Анной настолько продуманно шифровались, нет, не сильно-то они заботились о том, чтобы скрывать свою близость, а потому, что коллектив, в котором работал Влас Антонович, был бесконечно предан своему завотделением и из больницы «на волю» не просочилось ни одного слуха или сплетни. Хотя это сродни небывальщине невероятной. А кроме того, по большому счету жена и дети Соболевского мало интересовались как им самим, так и его делами, заботами, рабочими моментами и переживаниями.

И так бывает, жизнь вообще умеет удивить.