Судьба протягивает руку

И вот 30 марта я пытаюсь поймать «Голос Америки», но ничего у меня не выходит – шумы и шорохи вместо новостей. Спускаюсь в машину, включаю приёмник, ищу на коротких волнах зарубежные радиостанции, слышу еле-еле обрывки фраз, точно разобрать не получается, но общее настроение улавливаю – в Америке что-то случилось. Лёг спать и только утром прочитал в газете, что совершено покушение на Рейгана, и в знак солидарности с президентом Американская киноакадемия на день перенесла церемонию.

31-го я уже не стал ловить «Голос Америки»: разница во времени с Лос-Анджелесом всё равно 11 часов. Лёг спокойно спать, понимая, что новости из США будут только завтра утром, впрочем, не могу сказать, что меня будоражили мысли о распределении наград: тщетность надежд была очевидна, хотя, разумеется, было любопытно, кто же всё-таки получит «Оскар» – великий японец, знаменитый француз, талантливый венгр?

И вот – 1 апреля. Я проснулся и, собравшись, поехал в Союз кинематографистов, уже и не помню с какой целью. Иду себе по коридору, слышу кто-то вслед: «Ой, а вот и наш „Оскар“ пришёл». Оборачиваюсь, реагируя на шуточку, смотрю – знакомая. Спрашиваю:

– Ну что, кому дали?

– А ты не знаешь? Тебе.

Я киваю понимающе – 1 апреля, и двигаюсь как ни в чём не бывало дальше, но опять по пути кто-то мне про «Оскар» говорит, и, продолжая натянуто улыбаться, я иду по своим делам, а когда уже вернулся домой, звонит по телефону Вера из театра: «Слушай, ко мне тут пришли корреспонденты, говорят будто мы получили „Оскар“…»

Но толком ничего не известно, и эта история по-прежнему напоминает розыгрыш. А потом – звонок из Госкино, просят прийти, и я уже начинаю понимать зачем. Еду в Госкино, захожу в кабинет главного редактора Даля Орлова, а там уже сидит радостный Сизов:

– Ну что, мы тебя поздравляем!

– И вы считаете это нормально, что режиссёр не смог получить приз? – говорю я раздражённо. – Красиво, что меня не пустили в Америку?

– Ну ладно, ладно, – начал успокаивать Николай Трофимович, взяв примирительный тон.

Гораздо позже я узнал из опубликованных воспоминаний Олега Янковского любопытную историю. Он оказался на Берлинском фестивале в компании наших кинематографистов, и как раз в это время в Америке должно было проходить вручение «Оскара». Наши решили посмотреть по телику прямую трансляцию – хорошая возможность увидеть знаменитую церемонию и убедиться, что Меньшов пролетает фанерой над Парижем. Собрались у кого-то в номере вокруг телевизора – Янковский, Гурченко, Абдрашитов, Михалков, ещё кто-то из киношников. И тут – немыслимое – ведущий объявляет: победитель в номинации «Лучший фильм на иностранном языке» – «Москва слезам не верит». И, описывая впечатления советской делегации, Янковский пишет: «Михалков почернел и запил…» Ну, насчёт «запил» – не думаю, но напился – вполне вероятно.

Конечно, этот «Оскар» стал для нашей кинематографической общественности ударом. Первая реакция: «Они что там, с ума сошли?» А потом пришло понимание: награждение уже случилось, теперь нужно как-то жить с этим, придумать, как относиться к картине, ведь с американским знаком качества её не так просто выбросить на свалку истории.

Многие ждали, что кино выйдет в тираж, но шли годы, десятилетия, и ничего подобного не происходило. Скорее наоборот, в общественном сознании место картины со временем становилось только прочнее.

Помню, Михаил Ильич Ромм говорил мне о понятии «попасть в обойму». Имелось в виду семь патронов, семь фильмов, семь имён, которые остаются в памяти, символизируют эпоху, исторический отрезок. Попасть в обойму сложно и, если туда добавляется новый патрон, то обязательно вместо отстрелянного. Люди годами ждут, чтобы оказаться в обойме, локтями толкаются. Чётко определяют для себя цель и рвут жилы, чтобы получить этот статус. У меня никогда не получалось даже сформулировать для себя подобную задачу, а уж тем более предпринимать специальные усилия для её решения.

Многие мои коллеги смогли смириться с тем, что я оказался в обойме, только к концу тысячелетия. Смирились, что из обоймы меня не отстрелить. Потому что публика продолжает смотреть картину. Вроде ничем уже народ не удивишь, все всё знают наизусть, но если по телевизору повторяют «Москву…», человек, наткнувшись на неё, почему-то начинает смотреть. Если заметит, проходя мимо телевизора, скорее всего притормозит, потом присядет – только на минуточку, но в итоге досмотрит до конца (такое пишут нам в письмах после каждого показа фильма по телевизору). И уже появились дети, которые не знают исторической подоплёки, не ощущают так остро обаяния эпохи, для них кино – примета времени, в котором жили их родители, дедушки-бабушки. Новым поколениям как будто по наследству передали чувство любви к фильму «Москва слезам не верит».