Судьба протягивает руку

Хотя, конечно, в сравнении с опытом картины «Москва слезам не верит» я чувствовал себя увереннее, да и к тому же у меня не было страха перед артистами, а ведь для многих режиссёров это профессиональное проклятие – бояться актёров, с ужасом ожидать споров на площадке, а потому ненавидеть съёмочный процесс, без которого – какая досада – кино не сделаешь.

В большинстве случаев я знал, чего добиваюсь, или уж во всяком случае чувствовал, когда артист двигался в неверном направлении. Я был уверен, что образ Васи, предложенный и Геной Фроловым в «Современнике», и Юрой Кузнецовым в омском театре нам не подойдёт, что оба варианта неточно согласуются с Надей, которую будет играть Дорошина, но при этом я не представлял, каким же всё-таки должен быть Вася Кузякин. Ещё в Москве, пытаясь найти для образа Васи точное решение, я даже затащил Сашу Михайлова в пивную, но этот способ поиска художественной правды оказался безуспешным. Видимо, надо было идти на Казанский вокзал – там подходящих типажей определённо больше. Так я и уехали в экспедицию со смутным представлением, каким будет наш Вася.

Начинали мы с первой сцены на голубятне, когда Надя обнаруживает пропажу денег. Я придумал всё это снимать одним планом – нужно было сразу показать среду, в которой существуют герои, чтобы зрителю стало понятно: у Васи на голубятне личное пространство со сложной системой коммуникаций: с какой бы стороны Надя ни пыталась перехватить проштрафившегося мужа, у него находится отходной манёвр, лазейка, куда можно спрятаться. То в люк нырнёт, то уже снизу отвечает Наде, когда та кинулась за ним по лестнице. То он за металлической сеткой оказывается вместе с птицами, сидит в безопасности и его не достанешь, не огреешь поленом за растрату семейного бюджета. Здесь его логово, такое же, как для многих мужиков гараж, где можно избавиться от пригляда жены, расслабиться, выпить спокойно, вести беседы с товарищами на отвлечённые темы – своеобразный мужской клуб.

И вот перед съёмкой мы собрались на площадке, чтобы отрепетировать сцену, Саша начал показывать, и сразу же стало понятно, что он подобрал ключик к роли. Саша нашёл интонацию, в которой было и простодушие, и открытость, и бесхитростность, его Вася получался каким-то блаженным, но блаженным ровно настолько, чтобы не возникло ощущения болезненности. Может, только разок он перебрал с «придурковатостью», и мне пришлось вмешаться, объяснить, что этой краской злоупотреблять не стоит: «Понимаешь, эти люди выиграли войну. Вот именно эти люди!»

Вообще формула «эти люди выиграли войну» оказалась для меня определяющей не только в работе над фильмом «Любовь и голуби». Оскорбление «быдло» или его обновлённая редакция – «ватники» – вызывают у меня ненависть. Такими словами обозначают «простой народ», но я не сомневаюсь: если наступит час «Х», произносящие эти оскорбления спрячутся за спины «быдла» и «ватников». Наши интеллектуалы с аристократами традиционно вылезают из дерьма, в котором оказывается Россия, как раз на плечах «простого народа». И в Чечне, и в Афганистане, и в 1941-м, и 1914-м, и 1812-м вот такие «ватники», Васи Кузякины, становились главными творцами победы, и по отношению к ним настоящий русский интеллигент, ставший уже музейной редкостью, справедливо испытывает не только уважение, но даже в значительной степени чувство вины.

Думаю, что презрительное отношение к «простому народу» стало формироваться как социальное явление (если говорить о советском обществе) уже в 30-е годы, что можно проследить по литературе. А потом пошло по нарастающей – от тихого пренебрежения до прямых указаний на собственное сословное превосходство. Поначалу снисходительно роняли: «Ну, что ты хочешь, это простой народ», а потом уже откровенно: «Да это же хамы». И едва ли не обязательной становилась насмешливость по отношению к низшему классу. Зощенко на этом поприще преуспел, как бы борясь с мещанством, а в последние годы советской власти Райкин со Жванецким – искромётно, талантливо и, казалось бы, в рамках осуждения общественных пороков. Так складывался общий неуважительный по отношению к русскому народу тон. Причём хохотали над этими шутками в первую очередь русские люди, не особо задумываясь, что они-то как раз и являются мишенью острот. К 80-м годам, можно сказать, уже сложился образ русского человека – алкоголика, главное желание которого поскорее нажраться. То, что его руками создавалось богатство и могущество страны, во внимание не принималось.