Судьба протягивает руку

С этими мыслями я приступал к работе над фильмом «Любовь и голуби» и строго следил, чтобы ни в коем случае не возникло оскорбительной интонации, тем более что сюжет с формальной точки зрения давал достаточно поводов скатиться к обычному глумлению над собственным народом: выпивают герои немало, вокруг пьянки, собственно, и крутится сюжет. Думаю, с решением этой задачи мы справились. Тот же дядя Митя с его алкогольными приключениями у нас в канаве не валяется, и человек он не просто симпатичный, а по-настоящему притягательная личность. И Вася Кузякин, хоть и закрутилось у него по пьянке, однако норму свою, в принципе, знает. Да и не мог Володя Гуркин написать такую Россию, потому что любил её по-настоящему, при этом нисколько российскую жизнь не приукрашая.

Я держал в подкорке, что снимаю кино про людей, которые выигрывают войны. В мирной повседневной жизни они могут быть не слишком симпатичными, не особо приятными в быту, но в тот самый час «Х» они идут на призывной пункт, отправляются на фронт, гниют в окопах на передовой, берут на себя первый удар. А высшие сословия в деле коллективного выживания почему-то с первых ролей уходят, уступая дорогу «хамам», «быдлу», «ватникам». Аристократы с интеллектуалами мигом превращаются в массовку, становятся почти незаметным обслуживающим персоналом. Наша так называемая интеллигенция к началу Великой Отечественной в значительной мере связь с народом утратила, потому что почувствовала себя уникальным сословием. А в 70–80-е так и вообще стала упиваться собой, повторяя с придыханием слово «интеллигент», хотя никаких особых заслуг перед страной не имела, а в перестройку дискредитировала себя полностью, не выполнив ничего из своей «особой миссии». Вместо проявления мудрости продемонстрировала головокружительное легкомыслие, вместо того, чтобы осмыслить процессы и указать правильный вектор движения, привела страну к гибели.

Народ, который выигрывает войны, был запечатлён Толстым в хрестоматийном собирательном образе Платона Каратаева. Лев Николаевич увидел этот народ на батареях в Севастополе, на Кавказской войне. Тот же простой народ увидел во время Великой Отечественной Константин Симонов. По его дневникам можно проследить, как в первые недели войны он был близок к панике, да и вообще это ощущение катастрофы висело в воздухе, но тут 13 июля 1941 года военный корреспондент Симонов оказался под Могилёвом, где только что 339-м стрелковым полком 172-й дивизии была отбита очередная атака армии Гудериана и на Буйничском поле дымились 39 фашистских танков. Там, на передовой, в окопах и блиндажах, Симонов увидел картину, никак не согласующуюся с его ощущением неминуемого конца – никакой паники, чёткая сосредоточенная самоотверженная работа, руководил которой спокойный, уверенный, властный человек – полковник Кутепов, позже запечатлённый в романе «Живые и мёртвые» под фамилией Серпилин. Константин Симонов увидел силу, которая готова была противостоять фашистам, он увидел людей, которые сказали: стоп! хватит отступать! Окапываемся и будем сопротивляться! И в результате немцы потеряли 39 танков только в одной атаке, что было для них доселе невиданным поражением. А красный командир Кутепов говорил со спокойной уверенностью: утром они снова будут наступать, и мы снова их остановим. Эти ребята, которых Симонов увидел в самом начале войны, произвели на него такое впечатление, он испытывал такую благодарность к этим людям, подарившим ему надежду, что завещал развеять свой прах над этим самым Буйничским полем под Могилёвом. Для него это место стало главным символом Победы, хотя впоследствии немало повидал он символических точек на карте Великой Отечественной. Но именно здесь Симонов понял, что ничего они с нами не сделают, что вопреки паническим настроениям первых недель войны найдутся простые русские люди, которые возьмут ситуацию в свои руки. И у Константина Михайловича это понимание правды жизни, это уважительное отношение к народу присутствовало и в статьях, и в стихах, и в романах. Для него понятие «народ» наполнено реальным смыслом, подтверждено ходом истории. А вот для наших интеллектуалов дефиниция «народ» – нечто малозначительное, и вспоминают они о народе в единственном случае: когда нужен аргумент в споре о Сталине, когда заводится дежурная пластинка – это, дескать, не Сталин войну выиграл, а народ. Но если заговорить с интеллектуалом о народе, не касаясь роли Сталина в Победе, он только плечами пожмёт и разведёт демагогию: «Ну что вы заладили – народ, а кого вы вообще называете народом?..»