Судьба протягивает руку

Он ей уже бретельку на платье зубами развязал, навалился, камера пошла вверх, а там – раз – деревья зацвели.

Снимали мы эту сцену в цейтноте, оставались какие-то минуты: чуть солнце уйдёт и всё – освещение не то, а значит, надо ждать следующего дня, но там ещё неизвестно, не зарядит ли дождь. Нужно снимать одним дублем, успеть вовремя исполнить трюк с цветами, а для этого у всех в руках по паре верёвочек. Дёрнули мы их на нужной фразе, и, хотя из десяти цветов раскрылось семь, фокус всё-таки удался.

А вот что не получилось, так это вовремя додуматься и довести до логического конца историю с объявлениями: «Фигура вторая – печальная, фигура третья – разлучная…» Напрашивалась четвёртая фигура, когда баба Шура уговаривает Надю пойти к старому парому поговорить с мужем, угрожает ей:

– Вот помру, Ваську на поминки позову, а тебя, охламонку, не пушшу!

А та отвечает кокетливо, уходя под горку через огород:

– Не пойду!

Вот тут бы самое время мне появиться с объявлением очередной фигуры кадрили.

Напрашивалось и продолжение истории, когда ближе к концу, после сцены в голубятне, где Вася учит жену поить изо рта птицу, появляется Лёнька и сообщает, что его забирают в армию, Надя охает, отправляет сына в магазин и после Васиной фразы: «Вот какого парня-то воспитали» – возникает во дворе военный оркестр; я придумал номер почище рояля в кустах. И, конечно, было бы так естественно мне маршировать в качестве дирижёра и сделать объявление: «Фигура пятая – финальная…»

До сих пор не могу смириться, что не сделал этого, а ведь решение лежало на поверхности. Теперь каждый раз, когда попадается по телевизору фильм «Любовь и голуби», я горюю, что в этом формальном ходе с «фигурами» нет законченности. Из экспромта, когда мне прямо на съёмке прицепили чуб под кепку и я вышел с объявлением: «Фигура вторая – печальная», могла сложиться надёжная система, капитальная конструкция, на которой бы весь фильм держался гораздо прочнее.

Вспомнив свою работу в картине «Солёный пёс», часть сцен я решил снимать в Батуми, а какие-то эпизоды – в Сочи. Места там экзотические, вполне подходящие для головокружительного курортного романа Васи Кузякина. Два номера из разряда хулиганских и формалистических я припас на черноморскую часть сюжета. Первый – с мерцающей в небе надписью: «Вася, будь осторожен», второй – когда Саша Михайлов выпадает из дверей медвежьегорского дома прямо в море, оказавшись таким образом на курорте.

В Батуми к группе присоединилась Людмила Марковна Гурченко – там были только её с Сашей Михайловым эпизоды, и это помогло нам сработаться. Гурченко – азартный и очень творческий человек, но ладить с нею было весьма непросто, и я оказался далеко не единственным режиссёром, испытавшим трудности в общении со звездой: Люся требовала к себе особого внимания, приватизировала режиссёра полностью, и горе тому, кто пришёлся ей не по нраву – жизнь этого несчастного превращалась в ад. Так случилось, например, с Тодоровским, которого угораздило пригласить Людмилу Марковну на главную роль в картину «Любимая женщина механика Гаврилова». Я дружил с Петром Ефимовичем, и он мне рассказывал о своих мытарствах.

Вообще «Любимая женщина…», как, впрочем, и другие его картины, снималась на материале, подсказанном жизнью. Тодоровский был прекрасным рассказчиком, воспоминания его сопровождались виртуозной игрой на гитаре, и впечатление складывалось такое, будто он выступает в сопровождении оркестра, а не музицирует на кухне «для своих». Мне довелось его киноистории, в том числе и «Военно-полевой роман», услышать сначала в виде баек под струнные переборы. Со своим приятелем Саней Складным (прототипом Гаврилова, настоящим механиком Одесского морского пароходства) Пётр Ефимович тоже меня познакомил. Саня был балагуром, талантливо травил байки, наполнял свои истории точно подмеченными деталями, и каждый раз, когда заканчивалась новелла, следовала реплика кого-нибудь из слушателей: «Надо записать!..» Но это разные, оказывается, жанры – устное народное творчество и настоящая литература. История «Любимой женщины механика Гаврилова» была из репертуара Сани, хотя её существенно переработали, приспособили к кино.

Если по справедливости, Людмиле Марковне следовало с благодарностью отнестись к режиссёру, предложившему ей очень выигрышную роль в бенефисной, по сути, картине, однако Петра Ефимовича ожидала обструкция. Гурченко почему-то решила, что Тодоровский не слишком профессионален, не умеет работать с актёрами, и начала трепать ему нервы, а тот терпел, проглатывал оскорбления, которые сыпались в его адрес на съёмочной площадке, да и деваться ему было некуда: артистку уже не заменишь – слишком много отснято материала.