Судьба протягивает руку

Позже, в более зрелые годы, философия утратила моё доверие. Я понял, что философа увлекает мысль как таковая, её движение, развитие. Философ легко переходит границу между добром и злом и столь же легко движется в обратном направлении, если того требует логика его рассуждений. Это моё сугубо личное отношение, я его никому не навязываю, но философы меня разочаровали. Начиная с хитроумного, склонного к самолюбованию Сократа, который готов доказывать что угодно, лишь бы произвести впечатление, и заканчивая современными философами, с которыми доводилось лично общаться. В конце концов философские беседы сводятся к говорильне и адвокатской логике. Я решительно не понимаю, о чём можно говорить с философами, хотя между собой они наверняка найдут тему для обсуждения и даже будут увлечённо что-нибудь друг другу доказывать. Но, если смотреть со стороны, видишь, настолько оторвана философия от жизни…

Одним из первых читателей «Требуется доказать» стал Володя Салюк. Он ознакомился с текстом и несколько ошеломлённо признался, что за четыре года, прошедшие после окончания Студии, я в творческом смысле значительно вырос. Сказал: «Мы тут варимся в собственном соку, а ты – набираешь…»

Отнёс я сценарий-пьесу и Михаилу Ильичу, тот похвалил, но дал совет никому не показывать, и я был ошарашен такой реакцией.

Вопросы в пьесе затрагивались острые, но ничего антисоветского в моём сочинении не было. Я недоумевал, в чём крамола? В пьесе просто поднимается проблема компромисса и предательства. Может быть, Ромму показалось опасным, что в моей интерпретации Ленин не выглядел безупречно? Нужно было показать, что Ленин точно предусмотрел все последствия Брестского мира? Но это не так: предвидеть полностью ход истории он не мог.

И тем не менее опытный Ромм решил, что перспектив у пьесы нет.

Возникла не просто трагическая ситуация для меня, начинающего автора. В этой истории проявилась трагедия страны. У нас образовался круг тем, единственным местом обсуждения которых оставалась кухня. Для широкого общественного обсуждения, для осмысления в кино, театре и литературе они находились под запретом. И для Советского Союза это было началом конца.

Я не послушался Михаила Ильича и всё-таки решил показать своё сочинение ещё кому-нибудь. Через Иру Мирошниченко я знал Шатрова, а у того был соавтор – историк Владлен Логинов, сегодня – признанный специалист, биограф Ленина. Ему-то Шатров и передал пьесу. Через некоторое время мы встретились, спрашиваю:

– Ну, что скажете?

– А я уже отдал вашу пьесу Любимову…

– Как?..

– Вам от него позвонят.

И действительно позвонили, и я пошёл в театр, пребывающий тогда на пике славы, спектакли которого гремели.

Любимов произвёл на меня гнетущее впечатление, то и дело подавал знаки, намекая, что всюду микрофоны и его подслушивают. Ставить пьесу он не решился, и позже я дал её прочесть ещё одному знаменитому режиссёру Роберту Стуруа, как раз только увидел его замечательный спектакль «Кавказский меловой круг». От Стуруа последовал ответ: «Я бы с удовольствием, но мне не разрешат…»

С сочинением «Требуется доказать» как будто была поставлена точка, и всё-таки меня тяготило, что замысел мой остался нереализованным, что такой материал пропадает, и спустя несколько лет я написал письмо Брежневу, где просил помочь разобраться, почему совершенно советский, идейно выдержанный сценарий боятся ставить. Система обратной связи с населением работала в Советском Союзе чётко, а потому случился переполох – меня вызвали в Госкино. Я оказался на приёме у Даля Орлова, который тогда занимал должность главного редактора сценарной комиссии Госкино, а стране был известен ещё и в качестве одного из ведущих «Кинопанорамы». Даль Константинович не без раздражения начал выяснять, зачем я пишу письма Генеральному секретарю, попросил принести почитать рукопись, а спустя какое-то время вызвал снова и сказал, поднимая вверх большой палец: «Вот такой сценарий! Вот такой!.. Но не для кино… Это надо в театре ставить». И действительно передал рукопись в московский ТЮЗ, правда, и там пьеса не пошла.

Таким образом, с первым моим литературным опытом не сложилось, но сам факт, что я смог создать нечто законченное, придал мне уверенности, тем более, о моей работе благожелательно отозвались весьма авторитетные люди.

Нужно было придумывать что-то ещё, двигаться вперёд, и как раз в это время творческих исканий выяснилось, что Вера беременна.

Так-то нам ещё хватало, хотя и с трудом, моей аспирантской стипендии и Вериной зарплаты, но перспектива увеличения семьи вызывала тревогу. Особенно у Веры. У неё уже проснулся материнский инстинкт, я-то ещё не в полной мере осознавал случившееся.

Стал искать подработку, устроился почтальоном: надо вставать в пять утра, до девяти разнести корреспонденцию, чтоб успеть на занятия во ВГИК. Зарплата – 30 рублей в месяц, и долго в таком ритме я не выдержал, проработал всего пару недель.

Спустя какое-то время Вера, не оставлявшая попыток куда-нибудь меня пристроить, говорит: