Судьба протягивает руку

Сейчас трудно представить, что раньше значило для человека его собственное изображение. Фотографии делались к важным биографическим вехам: родился, пошёл в первый класс, окончил школу, призвался в армию, женился… Были и какие-то любительские снимки, на которых толком себя и не разглядишь. Сейчас люди делают селфи чуть ли не ежедневно и твёрдо знают, как они выглядят. Для нас этот опыт был недоступен; идёшь в фотоателье получать отпечатанные снимки на паспорт и не узнаёшь себя, долго разглядываешь, недоумевая: неужели я такой, в зеркале вроде по-другому выгляжу.

А увидеть себя движущимся – это не просто чудо, а испытание с обязательным отрицательным результатом, потому что наблюдаешь за собой на экране и не можешь сдержаться от восклицания: «Боже мой! Какое уродство! Нескладный, нелепый!..»

Я отговаривал Шурика, но через неделю должны были начаться съёмки – существует график, план, и никого не интересует, что начинающий режиссёр испытывает творческие трудности с подбором актёров. Главное, чтоб дебютант справился с решением производственных задач.

И чувство долга пересилило у меня чувство эстетического отвращения к самому себе. Я начал сниматься, но отсматривая по ходу дела рабочий материал, каждый раз ужасался и говорил Шурику: «Что ты натворил! Ты загубил картину!»

Кино мы снимали летом, уложились где-то за месяц. У нас даже была маленькая экспедиция в деревню под Одессой. Денег хватило, производственный процесс шёл нормально. Я принимал самое непосредственное участие на всех этапах: и в монтаже, и музыкой занимался – в общем, вполне мог считаться соавтором картины, хотя значился только в качестве сценариста и актёра.

Если бы я стал претендовать на титры, Шурик бы, скорее всего, согласился: он был добрым, сговорчивым парнем, хотя, думаю, и ревновал меня к картине. Поначалу Шурик был несколько растерян, и я вынужденно брал на себя режиссёрские функции. Но постепенно он набирался опыта и стал отвоёвывать территорию, показывать, что режиссёр на площадке он. Слава богу, что до ссоры у нас не дошло, обоим хватило ума пойти на уступки, не обострять отношений и остаться друзьями.

Первые зрители у кино, как обычно, девушки-монтажёры, и по их реакции можно судить о результате. Наблюдая за ними, я понимал, что перспективы у фильма есть. Кроме того, я чувствовал, что и ко мне они относятся с симпатией, причём не только профессионального свойства, и это тоже показатель талантливости картины.

Однако с утверждением фильма возникли проблемы. У Одесской киностудии была особая специфика: она являлась частью кинематографа Украины со сложной многоступенчатой иерархией. Путь к утверждению фильма приходилось начинать чуть ли не с райкома партии. Чем руководствуются начальники, отвергая или благословляя картину, понять было непросто. Особенно нам, начинающим. Но главное бросалось в глаза: те, кто принимают решение о судьбе фильма, более всего озабочены проблемой национализма. Это беспокойство тогда вызывало у нас смех, воспринималось формой местного мракобесия. Как стало понятно уже в конце 80-х, мы драматическим образом ошибались.

В том, насколько консервативна идеологическая машина УССР, я убедился ещё раз, когда после фильма «Москва слезам не верит» приехал в Киев на премьерные показы и встречи со зрителем. Нужно было отвечать на записки, рассказывать о себе, новом фильме, но, видимо, я вышел за рамки местных приличий, хотя ничего особенного себе не позволял, говорил то же, что в Москве или любом другом городе Союза. И всё же мои встречи со зрителем неожиданно отменили, безапелляционным тоном велели возвращаться в Москву. Собравшись наскоро, я уезжал едва ли не как высылаемый дипломат враждебной страны, не получив объяснений, чем именно не угодил местным идеологическим функционерам.

«Счастливого Кукушкина» тоже поначалу не принимали, и мы с Шуриком понять не могли почему. По части национализма он был безупречно чист. Отстаивать картину перед начальством остался мой товарищ, а я уехал в Москву. Позже по телефону Шурик сообщил, что у фильма бешеный успех на просмотрах, которые киностудия устраивает «для своих». А потом «Кукушкина» послали на фестиваль дебютных фильмов «Молодость» и там кино завоевало главный приз.

Друг мой Колька

Помещаю в книгу эссе, написанное в 2004 году и посвящённое моему другу, ленинградскому актёру Николаю Лаврову. По хронологии и логике повествования как раз здесь лучшее место для этого сочинения.