Судьба, разбитая о версты (СИ)

После отоспался, отрезвел, да и сочинил... историю с отравлением — будто чьи-то козни. Хотел же избежать ссоры с тобою... женой любимой... Да заодно разжалобить, авось простишь убогого, да приласкаешь... Но ты меня раскрыла! Не ожидал от тебя!

Ей показалось, или в прерывистом голосе звучала злая ирония, особенно в конце? Но его напряжённого лица ей было не видно.

Белов поднялся, и выпрямив голову, подошел к столу, и приподнял стопку писем.

— Я тут написал сыну и дочери кое-что, каждому свое... Передай, когда они подрастут... если все же... ну, если я совсем задержусь... — его тон стал такой деловитый, словно он просто обсуждал поездку на бал или в гости.

— Я так не думаю... Ведь тебя же не могут навечно оставить в экспедиции... Но написать — да... разумеется... они так тебя любят... — быстро сказала Анастасия.

— Тебя они тоже любят. Не ссорься с ними, пожалуйста, обещаешь?

Она задумчиво кивнула.

— Да... я и тебе написал тоже, но... не важно уже это, мы, кажется, все обсудили устно. Там бесполезная чепуха!

Саша раздраженно схватил заклеенные сургучом несколько листов, и, разорвав, швырнул в догорающий камин.

— Бумаги по поместью здесь, они в порядке, последний отчет приказчика... Обращайся к Никите и Алексею за помощью, если что. Ну, кажется, все... И вот еще что...

Александр запнулся и голос дрогнув, изменился:

— Знаешь, мы прожили счастливейшие годы, счастливее у меня уж не будет точно. Я... очень благодарен тебе твою нежность и заботу, за наших детей, — с этими словами он взял ее лицо в руки, словно всматриваясь, и закончил фразу:

— И ещё... за твоё понимание, что БЫЛО... когда-то...

Анастасия, отведя в сторону глаза, покосилась на исчезающие в огне строчки, успев разглядеть слова “я всегда любил толь... никогда не жел...”

Заметив ее взгляд, Белов тут же подошел к камину и пошевелил угли, чтобы брошенная бумага быстрее вспыхнула.

В своем длинном письме автор попытался написать, как страстно он любит и поэтому был всегда верен. Но так и не смог изложить толком объяснение рокового происшествия, испытывая брезгливость.

Чувство достоинства или гордыня? Да какая по сути разница! Уважающий себя мужчина не станет лепетать в письме о том, что он получил некую записку, которую позже так и не нашёл, что внезапно заснул после съеденного в трактире обеда, под стрекот незнакомой девицы, а позже оказался раздетым.

И уж точно не стоило писать очевидное, что он, мужественный гвардеец, был уложен и раздет с помощью подельника, этого убогого мужичонки? Который умудрился заманить в ловушку его, не раз обводившего вокруг пальца гораздо более достойных личностей...

Часы пробили час ночи.

— Что же, до рассвета немного совсем осталось... Пожалуй, тебе стоит выспаться перед дорогой... — она нерешительно поднялась.

— Да, конечно... Доброй ночи тебе... дорогая. И, вот что... завтра мы уже не свидимся, попрощаемся тут, сейчас.

Анастасия удивленно взглянула.

— Разве тебя не нужно провожать?

— В пятом часу утра? Но ты же никогда не вставала так рано!

— Но... я никогда не провожала тебя столь надолго... неведомо куда...

— Нет уж, давай обойдёмся без лишних хлопот.

Сделав паузу, Саша добавил натянуто веселым голосом:

— Ну, ты не грусти тут, хорошо? Главное, береги Софиюшку, Пашку, себя береги, вся жизнь у тебя ещё впереди...

— Ты тоже должен себя беречь... Будь осторожным, обещай мне... — она прикоснулась к его плечу.

— Не стоит за меня беспокоиться, право... Не на войну же еду, в конце-концов, а в путешествие, просто очень дальнее... — он усмехнулся, закончив про себя: “Да и вообще, загулявший блудник вряд ли доставит тебе горе, покинув почти навсегда...”

И тут же снял с плеча её руку и, едва придерживая, сопроводил женщину до порога.

— Прощай... Анастасия... Когда-нибудь свидимся...

Они тут же оба отвернулись, и жена отправилась в свою просторную и холодную постель. Ей было уже не увидеть, как Саша вернулся на диван и, лёжа на спине, долго, не смыкая глаз, смотрел в потолок.

Угли с остатками обугленной бумаги начали вскоре остывать, так же, как его растревоженная душевная боль постепенно превращалась в холодную горечь.

“Почему он вдруг сам во всем признался? Облегчить совесть перед разлукой, зная что, наконец, прощен? Но откуда вдруг такая отстранённость?” — с этими мыслями Анастасия задремала, проснувшись, как от толчка.

В рассветной тишине она услышала, как муж поднялся по лестнице, заглянув в детскую, и заставила себя выждать, только ли своих спящих детей навестит он перед дальней дорогой...

Когда Сашины шаги уже удалялись вниз, она выглянула из своей спальни. Проводив его взглядом, медленно спускающегося по лестнице вниз, женщина вдруг почувствовала, как больно сжалось у нее сердце... Она едва не кинулась следом, уже почти окликнув его ласково по имени, но... удержалась.

Далеко со двора послышался цокот копыт, разговоры слуг, укладывающих багаж, их причитания в ответ на глухие фразы барина, сказанные на прощание.

Звук хлыста, стегнувшего по лошадиным крупам и крик кучера: “Чего стали, трогай!!!”