Судьба убийцы

Прошло какое-то время. Может, долгое, может, короткое. В темноте следишь не за часами, а за тем, насколько усиливаются боль, голод и жажда. Иногда я ерзал, чтобы края ступеней врезались немного в другие участки тела. Чесал в затылке, где зудело. Скрещивал руки на груди. Расплетал их. Думал о Би, о Шуте. Удалось ли им спастись? А благополучно добраться до корабля? Возможно, они уже на пути домой. Я отчаянно тосковал по ним и тут же упрекал себя: нет, я не хочу их присутствия тут, со мной, во мраке. Сколько бы я ни утверждал, что не верю снам Шута, его предсказание сбылось. Я вспомнил рисунок в дневнике Би: синий олень на одной чаше весов, крохотная пчелка – на другой. А ниже аккуратным почерком написаны слова старухи с красными зубами: «Справедливо отдать за нее».

Да, это честный обмен.

Мои мысли текли, куда им вздумается. Я надеялся, что дочка Неттл будет расти счастливой. Из Риддла получится хороший отец. Я надеялся, что Лант, Спарк и Пер поймут мое решение. Я подумал о Молли: как хорошо было бы умереть в собственной постели и чтобы она была рядом.

Сила пыталась исцелить повреждения в моем теле, истрачивая на это последние капли жизненной энергии и восстанавливаясь после того, как я отдал все запасы Шуту. Но во мне не осталось топлива для обновления. Я чувствовал себя огоньком, тлеющим на конце фитиля. Хотелось спать, но лежать было слишком неудобно. Хотя рано или поздно сон одолеет меня, хочу я того или нет. Возможно, я уже сплю, в этой непроглядной темноте не разберешь. А может, я уже мертв.

Нет, уж лучше скука, чем эта твоя жалость к себе. И вода слева теперь намного теплее. Даже ты с твоим никудышным носом должен был это учуять.

Я потянулся за голову так далеко, как только мог. Рука коснулась воды. Да, вода была гораздо теплее, чем полагается быть стоячей воде, затопившей подземный ход. Я потянулся еще дальше – там вода была на удивление горячей. Ну и могущественная же магия заключена в огневом кирпиче!

В тот самый миг, когда я отдернул руку, сумка взорвалась.

Как выяснилось, я все-таки не совсем ослеп, потому что успел увидеть серебряную вспышку. Меня окатило обжигающе горячей водой. Я попытался смахнуть ее с лица, но не смог, она только облепила вдобавок мои руки и стала нещадно жечь и их тоже. Это была не вода. Эта жидкость проникала в мое тело, как дождь в песок, пронизывала насквозь. И тело пило ее с жадностью, как всегда впитывало магию. Половина лица, грудь и левая рука оказались облеплены ею, а потом она стала расползаться по коже, как живая, стремясь покрыть меня со всех сторон. Я закричал, но не от боли. Меня захлестнуло наслаждение, столь острое, что тело не способно было вместить его. Четыре раза я кричал в голос, испытывая то, чего не положено испытывать человеку. Потом замер, лежа на спине и тяжело дыша. И заплакал. Магия просачивалась в меня и изменяла меня. Захватывала мое тело, ловила в силки.

Я снова попробовал стереть ее с глаз. Когда кричал, она попала мне в рот и в нос. Ее прикосновения доставляли жгучее удовольствие, такое мучительное, что и не удовольствие даже, а новый, не испытанный прежде вид боли. Я протер глаза и попытался сморгнуть, но когда открыл их, то увидел подземный ход совершенно по-новому. Сверкающие капли и пятна Серебра растеклись по каменным сводам, ступеням и обломкам, придавившим меня. И я на собственном опыте познал то, что мне пытался втолковать Шут еще в Оленьем замке, когда говорил о драконьем видении мира. Я видел тепло, исходящее от брызг Серебра и лужиц воды. Видел, как оно бледнело, когда они остывали.

Тьма вновь окутала меня. Серебро продолжало исследовать мое тело. Я лежал неподвижно, за пределами наслаждения, за пределами боли. Вне времени. Я закрыл глаза. Будь что будет.

Фитц, сделай что-нибудь.

Я осознал, что все еще дышу. И стоило об этом подумать, как тело вспомнило обо всем, что у него болит. И вся эта боль сразу обрушилась на меня.

– Что?

Верити посеребренными руками придавал форму камню. Лишенный Запаха серебряными кончиками пальцев придавал форму дереву.

Ах да…

Я ощупал балку, придавившую мои ноги. Провел по ней кончиками пальцев. Кажется, ничего не изменилось. Я поскреб ее ногтями. Только заноз насажал. Неприятно. Успокаивающе погладил дерево.

Не знаю, сколько времени у меня ушло на то, чтобы научиться. Оказалось, надо не пытаться продавить или разорвать дерево, а уговаривать его расступиться. Постепенно я узнал упавшую балку как родную.

Но сидеть, сложившись пополам, напрягая мышцы живота, чтобы дотянуться кончиками пальцев до балки, оказалось очень непросто. Мне то и дело приходилось ложиться и отдыхать. Серебро не заменяло еды и воды. Оно придало сил, но тело по-прежнему страдало от голода и жажды. И страшной, невыразимой усталости.