Судьба убийцы

Когда мне наконец удалось высвободить вторую ногу и в нее хлынула кровь, я закричал и расплакался от боли. Сполз по ступенькам вниз, в воду и барахтался в ней, пока не перевернулся головой вверх. Тогда я выбрался на засыпанные обломками сухие ступени и, кажется, на какое-то время потерял сознание. Когда очнулся, вода уже отступила чуть ниже. Я не мог стоять, даже сидеть было тяжело. Решил, что посплю еще немного.

Нет. Поспишь, когда снова увидишь небо. Вставай, Фитц. Вставай и иди. Отдыхать пока нельзя.

Не человеческая воля, а волк в моем сердце заставил меня попытаться встать. Ноги плохо слушались и болели. Голени и бедра были покрыты синяками, мышцы там были раздавлены. Я чувствовал это на ощупь, как и рваные края раны, и радовался, что вижу только тепло, исходящее от своих ног, а не свои увечья. Поначалу продвигался вперед пошатываясь, падал, полз, отдыхал, вставал, пошатывался и снова падал. Лестница все не кончалась, и каждый дерганый шаг вниз был пыткой. Когда я падал, то оказывался неглубоко в соленой воде. Я шел в кромешной тьме. Мне удалось нащупать кусок стены, не сильно пострадавший от взрыва горшочка в сумке Спарк, и я пошел, придерживаясь за нее. Острые ракушки моллюсков, присосавшихся к стене и полу, оставляли порезы. Я вдруг понял, что иду босиком. И когда я успел потерять сапоги? Что толку гадать? Это просто боль, и она скоро пройдет. Лестница вниз казалась бесконечной. Хорошо хоть вода постепенно отступает. Вряд ли я смог бы проделать этот путь против течения. Когда ступени наконец кончились и я побрел по колено в воде, то понял, что какое-то время ощущаю боль не только от раны и синяков.

Не только Сила пыталась исцелить мои ноги. Когда я коснулся посеребренными пальцами раны от меча – раны, на которую плеснуло Серебром, ощущение было такое, будто на моей ноге появилась заплатка. Как будто дыру в кожаной куртке заделали, нашив кусок ткани. Эта заплатка была чем-то инородным, я не ощущал ее как часть своего тела, но сделать ничего не мог. Пусть мне удалось уговорить камни подвинуться и отпустить меня, мое тело жило своей странной жизнью.

Вперед. Надо нагнать остальных. Шут, должно быть, думает, что я умер. И расскажет об этом всем! Бедная моя доченька. Нельзя винить Шута. Я и сам считал себя мертвым.

Ты бы и умер, если бы я не припас для нас немного жизни. Для себя. Для тебя. Но главное – для волчонка. Хватит так глупо соваться навстречу опасности. Мы должны выжить.

Как долго я пробыл под завалом? Когда остальные ушли, был прилив. Должно быть, прилив сменился отливом, потом снова был прилив, и вот теперь вода отступает. Прошел по меньшей мере день. А может, и два. Где сейчас Би и остальные? Удалось ли им спастись? Может, они в эти минуты плывут домой, подальше от этого ужасного места, на Совершенном?

Я потянулся к Би Силой, но, как и всегда, не смог отыскать ее. Пытаться связаться с кем-то при помощи Силы сквозь боль и странные ощущения, порождаемые Серебром, – все равно что пытаться кричать на бегу, когда не осталось дыхания. Я сдался и побрел вперед. Надо их догнать.

А что, если на них напала стража Слуг? А что, если их выдали Белые, которых мы освободили? Удалось ли моим друзьям победить, или их всех убили? А вдруг их схватили? Каждый раз, когда я готов был остановиться и передохнуть, я подстегивал себя подобными мыслями и шел вперед. Так я добрался до лестницы. И стал подниматься.

Чернота сменилась темно-серой, а потом и светло-серой пеленой. Я протянул руку к чуть более светлому пятну, расчерченному светом вдоль… и это оказалась приоткрытая дверь, заросшая снаружи так сильно, что мне едва удалось протиснуться. Шипы ежевики принялись рвать мою обгоревшую одежду и царапать кожу, но я проломился сквозь заросли колючих кустов и очутился на склоне холма. Небо было безоблачно, трава доходила мне до колен, тут и там росли чахлые кустики.

Я тяжело опустился на землю прямо там, где стоял, не обращая внимания на боль в раненой ноге. Набрался смелости и посмотрел. Оказалось, рану запечатало Серебром, словно я заделал ее варом. Я осторожно потыкал заплатку пальцем и содрогнулся. Там, под серебряной нашлепкой, тело продолжало залечивать нанесенный ему урон. Зрение отчасти прояснилось, и я разглядел, что мои ладони стали серебряные. Я уставился на них. От кистей остались лишь кости, сухожилия и вздувшиеся жилы. И обе руки блестели от Серебра. Я сожрал сам себя, чтобы исцелиться. Одежда болталась на мне, как на пугале.