Судьбы иосифлянских пастырей

1929 г. на верхнем, втором, этаже этого дома (ул. Юного пролетария, д. 46), с расчетом остаться там на зиму, поселился и архиеп. Димитрий со своим келейником диаконом Павлом Морозовым и монахиней Анастасией (Куликовой). Все они вместе с о. Петром были арестованы поздним вечером 29 ноября 1929 г. В ходе многочасового обыска у священника конфисковали богослужебные сосуды и кресты. К пяти утра арестованных вывели на улицу. Матушке о. Петра позволили его проводить, она дошла до перекрестка, где был храм, простилась с мужем, получила последнее благословение Владыки и медленно пошла к дому. И тут архиеп. Димитрий сказал: «Прости меня, отец Петр. Из-за меня ты тоже идешь на страдания»[566].

В тот же день арестованных привезли в Дом предварительного заключения (ДПЗ) на Шпалерной улице. Начались допросы по делу церковной группы «Защиты истинного православия». Отца Петра допрашивали четыре раза — с 8 декабря 1929 по 20 февраля

1930 гг. Священник говорил лишь то, что и так было известно

О ГПУ, и, видимо, пытаясь перехитрить следователя, всячески старался преуменьшить свое участие в иосифлянском движении: «Я сознавал и в настоящее время сознаю, что духовенство и та верующая масса, отошедшая от митрополита Сергия за его Декларацию, за его указ о молениях за власть, является непримиримым противником не только митрополита Сергия, но и сов. власти… Повторяю, что таких мыслей у меня не было. Находясь в этой группе, я несколько раз задумывал уйти из этой группы, и удерживала меня только близость владыки Дмитрия»[567].

При этом о. Петр не раскрыл главную тайну — ничего не сказал о хранившемся у него архиве иосифлян и фактически совершил подвиг, сумев с помощью жены уничтожить документы. Свертки с перепиской архиеп. Димитрия, агитационными материалами истинно-православных, различными посланиями, воззваниями и т. п. священник хранил за поленницей дров в коридоре своей квартиры, и агенты ОГПУ при обыске их не обнаружили. Во время свидания с женой, которое проходило в большом помещении, разделенном на две части узким проходом, огороженным металлической сеткой, о. Петр в общем шуме крикнул матушке: «Сожги бумаги, они в дровах». Вернувшись домой, Ксения Васильевна тут же это и сделала, чем спасла от репрессий многие десятки упоминавшихся в документах людей. Батюшка очень рисковал, его слова жене услышала надзирательница, но агенты ОГПУ отреагировали слишком поздно. Они устроили обыск в таицком доме только через два дня, все перерыли, однако бумаги уже были уничтожены. 20 февраля следователь допросил в связи с произошедшим о. Петра, а 5 марта — Ксению Васильевну, но та лишь подтвердила, что сожгла документы. К счастью, матушку не подвергли аресту и суду[568].

Об этом случае писал в своих воспоминаниях А. Ростов, находившийся в марте 1930 г. в одной камере с о. П. Белавским: «В нашу камеру через три недели после моего ареста перевели из двойника молодого, но поседевшего за 5 месяцев заключения отца Петра, настоятеля одной из пригородных церквей… Это был скромный и смиренный, но мягкий человек, оставивший дома престарелую мать, молодую матушку и двух дочек 4 и 2 лет. Он был очень удручен двумя горестями: на первом свидании жена ему сообщила, что через неделю после его ареста умерла потрясенная судьбой сына мать. На том же свидании через две решетки он сказал жене, чтоб спрятала лучше закопанные в дровянике вещи (это была переписка и запасная утварь на случай, если бы довелось потом служить где-нибудь потаенно). Он не знал, что внизу, в узком пространстве между двумя решетками, сидела, скорчившись, надзирательница, которая донесла об этом разговоре, и он потом выдержал допрос с угрозами жене, как сообщнице. Первые дни я с Мих[аилом] Андр[еевским] духовно подбодряли нашего павшего духом батюшку, у которого исповедались»[569].

С конца февраля священник находился в камере № 9 3-го корпуса ДПЗ, а 10 апреля его перевели в камеру № 21. Постановлением Коллегии ОГПУ от 3 августа 1930 г. о. Петр был приговорен к 5 годам лагерей (в обвинительном заключении указывалось, что он входил в «центр организации»). После вынесения приговора батюшку и других осужденных иосифлян поместили в пересыльную тюрьму у Финляндского вокзала, а затем отправили отбывать срок в Соловецкий лагерь. 24 сентября 1930 г. свящ. П. Белавский и еще 16 осужденных по одному делу с ним прибыли на Соловки, а через два дня туда привезли еще одну партию ленинградских иосифлян, в том числе монахиню Анастасию (Куликову)[570].

Первое время о. Петр находился на Большом Соловецком острове, к осени его перевели на остров Анзер. Там батюшке пришлось работать ассенизатором, а летом и осенью вылавливать прибитые к берегу бревна. Однажды тяжелое бревно сильно ударило по ноге, и о. Петра долго потом мучили незаживающие раны. В лагере священнику предлагали доносить на собратьев, отречься от сана, угрожали тем, что арестуют матушку, отберут детей. Отец Петр неизменно держался стойко, отвергая всякие компромиссы, никакие угрозы не могли толкнуть его на бесчестие.