Судьбы передвижников

Узнав о смелом замысле Василия Ивановича, над которым он работал не покладая рук, знакомые художники частенько заглядывали в его квартиру-мастерскую. Когда Репин увидел почти законченную картину, он высказал удивление, что на полотне «Утро стрелецкой казни» нет ни одного повешенного стрельца. Исполненный репинский совет до смерти напугал случайно заглянувшую в комнату прислугу и не получил одобрения Павла Третьякова, уже принявшего решение купить «Стрельцов» для своей коллекции. Так что на завершённой картине повешенных стрельцов в итоге не оказалось.

Зимой 1879 года, увлечённый натурными наблюдениями, Суриков жестоко заболел. Серьёзная простуда перешла в воспаление лёгких, и доктора уже разводили руками. Помогли природная крепость тела и духа непокорного сибиряка и преданные заботы жены.

Завёрнутое в холстяную материю «Утро стрелецкой казни» было отправлено поездом в столицу, на 9-ю Передвижную выставку, а экспозиционным его устройством занялся Репин, вскоре сообщивший Василию Ивановичу о его картине: «…все бывшие тут в один голос сказали, что надобно отвести ей лучшее место. Картина выиграла; впечатление могучее!»

Репин не преувеличивал, произведение Сурикова привлекло всеобщее внимание не только размерами, но композиционной выразительностью, драматическим накалом, причём в отличие от своих предшественников – художников исторического жанра – Суриков не просто воссоздал сцену из прошлого, он прочувствовал человека ушедшей эпохи, сотворил дух времени.

Живописное решение полотна вызывало, однако, вопросы. Да и сам Василий Иванович признавал, что не всё в этом отношении получилось так, как хотелось. В стремлении выделить трепетное пламя свечей в руках приговорённых, художник невольно довёл общий фон до грязноватого оттенка. Впрочем, теснота и плохая освещённость помещения, в котором художник работал над огромной картиной, тоже не лучшим образом сказались на её колоре. О выступлении Сурикова с «Утром стрелецкой казни» Александра Боткина, дочь Павла Третьякова, высказалась так: «Он не раскачивался, не примеривался и как гром грянул этим произведением». А другая дочь Павла Михайловича, Вера Зилоти, оставила нам выразительный словесный портрет тогдашнего Василия Сурикова: «…наружность у него была, мне кажется, типичная для того Сибирского края: небольшой, плотный, с широким вздёрнутым носом, тёмными глазами, такими же прямыми волосами, торчащими над красивым лбом, с прелестной улыбкой, с мягким, звучным голосом. Умный-умный, со скрытой, тонкой сибирской хитростью, он был неуклюжим молодым медведем, могущим быть, казалось, и страшным, и невероятно нежным. Минутами он бывал прямо обворожительным».

В 1881 году, после успеха «Утра стрелецкой казни», Василий Суриков стал членом Товарищества передвижных художественных выставок и, конечно, намеревался закрепиться на стремительно занятой им уважаемой позиции. Решимость, настойчивость живописца, вера в свои силы обещали, что именно так всё и сложится.

Когда первая большое полотно Сурикова предстало перед публикой, художником уже был исполнен эскиз «Боярыни Морозовой», но картина на этот сюжет была закончена им только шесть лет спустя. Свои коррективы внесла непредсказуемость творческих импульсов. Вообще, в характере Василия Ивановича «было много экспансивного», он запросто мог передумать и «принять какое-нибудь внезапное решение». Сурикова неожиданно увлекла тема бесславного финала жизни «полудержавного властелина» Александра Даниловича Меншикова. Случилось это летом 1881 года, когда Василий Иванович вместе с семьёй находился в подмосковном Перерве. Погода выдалась тогда дождливой. Домочадцам художника чаще приходилось проводить время в избе, чем гулять на свежем воздухе. Наблюдая, как, собравшись у стола, близкие грустят в ожидании погожих дней, в то время как по стёклам низеньких окошек беспрестанно струится дождевая вода, Суриков мучительно пытался распознать повисшую в воздухе историческую ассоциацию. «Когда же это было, где? – спрашивал себя художник, – и вдруг точно молния блеснула в голове: Меншиков! Меншиков в Берёзове».