Судьбы передвижников

«Мне в Перове нравилась не столько показная сторона, его желчное остроумие, сколько его “думы”, – продолжает Нестеров. – Он был истинным поэтом скорби. Я любил, когда Василий Григорьевич, облокотившись на широкий подоконник мастерской, задумчиво смотрел на улицу с её суетой у почтамта, зорким глазом подмечая всё яркое, характерное, освещая виденное то насмешливым, то зловещим светом, и мы, тогда ещё слепые, прозревали. <…> Так проходили страдные дни школы: Перов по нескольку раз проходил через наш класс, проходил озабоченный, сутуловатый, в сером пиджаке или в коричневой фуфайке, в коей он изображён на прекрасном неоконченном портрете Крамского. За ним вереницей шли ученики…»

Вспомнил Михаил Васильевич и один из будничных училищных дней, когда Василий Григорьевич подошёл к нему с обычным своим вопросом: «Ну, что-с?» Взяв палитру, учитель начал поправлять нестеровский этюд. «Я поведал ему свои тревоги и огорчения, – рассказывает Михаил Васильевич. – Этюд был прописан заново, ожил. Перов встал, отдал палитру и, отходя от моего мольберта, громко, на весь класс, сказал: “Плохой тот солдат, который не думает-с быть генералом!” – и быстро пошёл дальше… Его слова не только не обидели меня, они оживили, придали бодрости, моего малодушия как не бывало. Работа стала ладиться».

Перов инициировал ежегодные ученические выставки, надеясь, что такие вернисажи позволят талантливой молодёжи заявить о себе уже в самом начале творческого пути. Василий Григорьевич оказался прав, и молодые художники, ставшие впоследствии известными живописцами, – Михаил Нестеров, Абрам Архипов, Николай Касаткин, Андрей Рябушкин – признательно вспоминали преподавательскую заботу Перова. «Чтобы быть вполне художником, – наставлял Василий Григорьевич, – нужно быть творцом; а чтобы быть творцом, нужно изучать жизнь, нужно воспитать ум и сердце; воспитать – не изучением казённых натурщиков, а неусыпной наблюдательностью и упражнением в воспроизведении типов и им присущих наклонностей… Художник должен быть поэт, мечтатель, а главное – неусыпный труженик… Желающий быть художником должен сделаться полным фанатиком – человеком, живущим и питающимся одним искусством и только искусством».

На 2-й Передвижной выставке Перов представил холст «Выгрузка извести на Днепре». Задумка и сама живопись оставляли желать лучшего настолько, что устроителями выставки картина была названа в каталоге эскизом. С этого момента неудачи стали преследовать Василия Григорьевича, отражаясь на его взаимоотношениях с передвижниками. Резкое несогласие с Товариществом могли возбудить в Перове моменты вовсе не принципиальные – вроде оплаты услуг специально нанятого человека для сопровождения выставки. Сами художники не могли надолго отлучаться ради нахождения рядом с картинами во время их путешествия по провинции, как это задумывалось первоначально, хотя сам Василий Григорьевич совершенно безвозмездно сопровождал передвижение 1-й выставки ТПХВ.

Не одобрял Перов и политику расширения круга передвижников, связывая увеличение числа членов объединения с губительной разноголосицей мнений и уменьшением доходов: «…количество членов не есть ещё процветание общества, а, скорее, его упадок. В этом я убеждён вполне и думаю: где много собравшихся, там, конечно, можно ожидать много хорошего, а ещё более дурного, что и было, как я слышал, с артелью художников, когда-то существовавшей в Петербурге». Рост неудовольствия организационными решениями Товарищества, дрязги, связанные с делами его московского отделения, возглавляемого Перовым, совпали с творческим кризисом Василия Григорьевича, в начале 1860-х годов считавшегося одним из самых известных отечественных художников. Десятилетие спустя его произведения уже не вызывали прежнего восторга. «Что за жалкие вещи Перова, – удивлялся Павел Третьяков, осматривая в Петербурге 4-ю Передвижную выставку за несколько дней до её открытия, – какое чудное превращение таланта в положительную бездарность». С мнением Павла Михайловича согласился бескомпромиссный Крамской: «Четыре года тому назад Перов был впереди всех, ещё только четыре года, а после Репина “Бурлаков” он невозможен…»

В атмосфере быстро менявшихся художественных тенденций и запросов публики Василий Григорьевич чувствовал себя неуютно. Он практически разорвал свои связи с МОЛХом, члены которого успели утомиться «непривлекательностью» живописи Перова. Но художник не сдавался, наносил ответные удары – «всем без разбору рубил правду, никому не спускал» и в ответ получал очередную порцию суровой критики.

Пережитые семейные несчастья, нежелание и неумение идти в искусстве в ногу со временем подкосили прежде крепкое здоровье Перова, и, простудившись на охоте, он стал лёгкой добычей чахотки. Обострились и проблемы со зрением. Физические недомогания поспособствовали углублению творческого кризиса, выбраться из которого Перову так и не удалось. В сознание требовательного к себе живописца вползли предательские сомнения в своих силах.